Нэнси Митфорд - Король-Солнце [The Sun King]

На протяжении пятидесяти лет французы думали, что после смерти Людовика XIV править ими будет ве­ликий дофин. В 1711 году король, которому уже давно перевалило за семьдесят, все еще пребывал в добром здравии, в то время как его постаревший сын хворал не переставая. Наследник дофина был еще молод, имел двух братьев и двух собственных сыновей. Людовик лю­бил говорить, что французский престол никогда не был так надежно обеспечен наследниками. Интриганы и за­говорщики, всегда вившиеся возле власть предержащих, делились на две фракции. Одна ратовала за дофина, дру­гая - за герцога Бургундского. О примирении сторон не могло быть и речи. Отец и сын до такой степени нена­видели друг друга, что окружение дофина после пора­жения при Уденарде приняло сторону герцога Вандом- ского. Те, кто выступал сторонником отца, смотрели в ближайшее будущее, а сторонники сына, жена которо­го имела влияние на Людовика XIV, — в настоящее и более далекое будущее, в котором старого короля уже не будет. Похоже, что быть сторонником сына было выгоднее, поскольку дофин вел довольно замкнутый образ жизни, недоступный для посторонних, и прово­дил большую часть времени в Мсдоне. Его повсюду со­провождали жена, мадмуазель дс Шусн, ставшая еще дороднее и шире, чем была, и две сестры: когда-то пре­красная принцесса Конти и все такая же восхититель­ная госпожа Герцогиня. Даже в кругу близких ему людей дофин говорил очень мало, словно экономил слова. По его виду трудно было сказать, доволен он или нет, и как много знает о происходящих событиях. Естествен­но, он знал, что творится в деревне и, хотя был с коро­лем робким и покорным, относился к числу тех немно­гих людей, кто не боялся в его присутствии затрагивать болезненную тему положения крестьянства и бедноты. За это дофин был непопулярен среди многих придвор­ных. Слуги дофина были ему преданы, как и два млад­ших сына. Мадмуазель Шусн, должно быть, его люби­ла, поскольку ее положение нс давало ей ровным счетом никаких преимуществ, разве что в Мсдонс ей полага­лось кресло, в то время как герцогине Бургундской — только банкетка, и она имела право называть после­днюю просто «герцогиня», а не «мадам герцогиня Бур­гундская». Мадмуазель дс Шусн не интересовалась политикой, одевалась скромно и не имела собственной кареты. Из Парижа в Мсдон к дофину она ездила в наем­ном экипаже, спала в парадной спальне рядом с его ком­натой, но когда король навещал Медон, ее переселяли на антресоли. Шусн и Ментснон (две султанши, как ве­личал их Сен-Симон) хорошо ладили друг с другом. Но Ментснон с презрением относилась к медонскому кругу и очень боялась, что с приходом дофина на трон госпо­жа Герцогиня займет место герцогини Бургундской.

Вокруг отца и сына постоянно плелись интриги, рас­пускались сплетни и досужие вымыслы, много лет за­нимавшие умы придворных и дававшие богатый мате­риал для наиболее ярких страниц творений Сен-Симона. Однако все это оказалось обычной возней. В 1711 году великий дофин слег в Медоне с оспой. Правда, вскоре дела его как будто пошли на поправку. Когда приятная новость о его выздоровлении достигла Версаля, у Сен- Симона состоялся разговор с герцогиней Орлеанской. Оба они являлись противниками дофина. Сен-Симон восхищался герцогом Бургундским, а она не желала возвышения своей сестры, госпожи Герцогини. Томным доверительным тоном, которым се мать когда-то сооб­щила мадам Вуазен, что располагает временем только для одной черной мессы, герцогиня Орлеанская сказа­ла, что считает большим невезением, что дофин в сво­ем возрасте (пятидесяти трех лет) и при своем боль­шом весе умудрился-таки справиться со столь опас­ной болезнью. Эти несчастные доктора пустили в ход все средства, лишь бы он выздоровел. Можно было бы надеяться на апоплексический удар, но, к сожалению, последнее время дофин соблюдает строгую диету. Ко­роче говоря, им, похоже, придется свыкнуться с мыс­лью, что их недругу уготована долгая жизнь и цар­ствие. В то время, как парочка в Версале вела подобный разговор, сердце дофина, изнуренного постоянными кровопусканиями и клизмами, не выдержало. Он умер так внезапно, что едва успел получить отпущение гре­хов от кюре, случайно заглянувшего навестить боль­ного.

Король, безвылазно находившийся в Медоне с на­чала болезни, в это время ужинал. Ошарашенный не­ожиданным известием, он бросился в комнату сына, но принцесса Конти и Герцогиня, ухаживавшие за до­фином, его не пустили. Получив подтверждение, что все кончено, он послал в Версаль сообщение, что на­правляется в Марли и просит герцогиню Бургундскую встретить его в городе где-нибудь на полпути, посколь­ку хочет срочно перемолвиться с ней словом. Весть о смерти дофина распространилась в Версале с молние­носной быстротой, подняв страшную суету и шум. Придворные со всего дворца сбегались к апартаментам герцогов Бургундских. Герцогиня взяла шаль и с непро­ницаемым лицом спустилась вниз по Лестнице короле­вы к своему экипажу. Ждать ей пришлось недолго. Ко­роль скоро появился. Она собралась было выйти ему навстречу, когда из королевской карсты высунулась го­лова мадам Ментенон. «Вы что делаете, мадам? — крик­нула она. — Мы заразны, не подходите к нам». Мария Аделаида вернулась водворен. Ее муж с четой Бсррийс- ких находился на том же месте, где она их оставила, — посрели огромной толпы любопытных — и чувствовал себя весьма неуютно. Герцог Беррийский был искренне опечален и плакал навзрыд. Герцог Бургундский, белый как полотно, был явно потрясен столь неожиданной в его жизни переменой. Муж и жена о чем-то долго пере­шептывались. Герцог Орлеанский тоже рыдал, как ре­бенок, хотя давно не имел с дофином ничего общего. Когда Сен-Симон спросил его о причине слез, он из­виняющимся тоном ответил, что дофин был хорошим человеком и он знал его всю свою сознательную жизнь. Возможно, его печаль не продлится долго, по они были двоюродными братьями, а кровь, как известно, не во­дица, и он чувствует в сердце глубокую тоску. Мадам громко голосила. Наряженная, как на бал (у нее нс было неныоара), она выглядела довольно нелепо, поскольку все остальные были в неглиже. Герцог Бовильер, спо­койный и бесстрастный, стоял рядом с двумя сыновья­ми дофина и сдерживал напор толпы. Эта странная сце­на сохранялась без изменений с полуночи до семи утра, когда Бовильер сказал, что пора пойти прилечь. Все ра­зошлись, но только на час или два.