Женщины-легенды

В 338 году до н. э. в битве при Херонее Филипп доверил восемнадцатилетнему Александру командование конницей на левом фланге своего войска. Царевич превосходно справился со своими обязанностями. Отец был доволен успехами сына на военном поприще. На какое-то время после битвы при Херонее между ними установились более тесные отношения. Филипп даже попробовал использовать близость с сыном в деле примирения с Олимпиадой. Желая добиться прежнего расположения супруги, он заказал лучшему скульптору Эллады Леохару выполнить скульптурную композицию своей семьи. Статуи родителей Филиппа, Аминты и Евридики, самого Филиппа с Олимпиадой и Александром были изваяны с присущей Леохару и его школе быстротой и установлены в Олимпии. Но это не оказало желаемого впечатления на Олимпиаду: она по-прежнему оставалась безразличной к супругу.

Не добившись примирения с женой, Филипп решил развестись с ней, обвинив ее в супружеской неверности. Обвинение вполне могло соответствовать истине, если учесть, что Олимпиаде в это время не было и сорока, она была темпераментна и своенравна и в любой момент могла по своему усмотрению пользоваться в постели услугами своих фаворитов. Однако из источников не совсем ясно, последовал ли официальный развод, или Олимпиада оставалась опальной женой при дворе Филиппа наподобие своих предшественниц. Но, как бы там ни было, последний нашел себе-новую избранницу. Это была Клеопатра, племянница Аттала, полководца Филиппа. Она была молода, прекрасна, да и к тому же происходила из знатного македонского рода, что пришлось по душе македонской знати. Зато Олимпиада еще больше возненавидела Филиппа. Ненависть матери передалась и Александру. Назревал грандиозный скандал, которому суждено было разразиться на свадьбе Филиппа и Клеопатры. Произошло это следующим образом. Во время свадебного пира Аттал — дядя невесты, выпив лишнего, принялся громко уговаривать македонян молить богов о ниспослании Филиппу и Клеопатре настоящего наследника. Филипп, видимо, одобрял речи Аттала. Зато Александра, присутствовавшего на этой свадьбе, подобное поведение Аттала явно взбесило, и, не сдерживая своего гнева, он вскричал: «Так что же, негодяй, я, по-твоему, незаконнорожденный, что ли?» — и швырнул в Аттала кубок. Филипп бросился защищать своего нового родственника, но, устремившись на Александра с обнаженным мечом, споткнулся и упал. Александр не сдержался от издевки и воскликнул: «Смотрите, люди! Этот человек, который собирается переправиться из Европы в Азию, растянулся, переправляясь от ложа к ложу».

На следующий день Александру и Олимпиаде пришлось спешно покинуть Пеллу, ибо дальнейшее пребывание там грозило им смертельной опасностью. Устроив мать на ее родине в Эпире, Александр поселился в Иллирии. Сын и мать терзались мыслью об отмщении, но вряд ли им стоило думать о создании военной коалиции против Филиппа. Уже кому-кому, а им было хорошо известно, что никакая другая сила не могла противостоять мощной македонской армии. И именно сейчас у Олимпиады, должно быть, родилась мысль покончить с Филиппом, прибегнув к коварству. Она лихорадочно стала обдумывать все возможные варианты нанесения рокового удара бывшему супругу. Однако из великого множества способов, изобретенных Олимпиадой в состоянии крайней возбужденности, при трезвом рассмотрении ни один не годился. Она впала в уныние от собственного бессилия, но выход нашелся совершенно неожиданно: вдруг вспомнилось, что за несколько месяцев до свадьбы Филиппа с Клеопатрой произошла крупная ссора между Атталом, дядей невесты, и молодым македонянином Павсанием, служившим в личной гвардии Филиппа. Аттал, используя свое положение высшего военачальника, всячески домогался любви Павсания, но молодой македонянин отверг его ухаживания. Тогда Аттал при помощи подручных изнасиловал Павсания. Последний обратился к Филиппу с просьбой разобраться в этом деле и наказать виновного. Но как мог Филипп наказать своего будущего родственника, который был к тому же полководцем, по просьбе какого-то македонянина, стоящего ниже и по происхождению, и по положению. Царь решил замять дело, пообещав Павсанию повышение по службе. Но молодой македонянин остался неудовлетворенным таким разрешением конфликта и затаил злобу не только на своего обидчика, но и на Филиппа за его нежелание заступиться.

О Павсании и вспомнила сейчас Олимпиада. Ей подумалось: не привлечь ли его на свою сторону. Ухватившись за эту идею, Олимпиада стала действовать. Ею были посланы в Македонию верные люди с приказом во что бы то ни стало разыскать Павсания и под любым предлогом в строжайшей секретности доставить к ней. Павсания нашли в Пелле пребывающим в непробудном пьянстве, в которое он впал, глубоко униженный и оскорбленный. До последнего момента он не знал, куда везут его люди, в буквальном смысле слова выкравшие его из кабака, где он обильно заливал вином свою печаль. Но еще больше он был удивлен, когда неожиданно очутился в Эпире и предстал перед Олимпиадой. Бывшая македонская царица встретила его приветливо и ласково. В его честь устраивались, роскошные обеды, которые, однако, носили странный характер из-за того, что за обильно накрытым столом всегда восседали только он и Олимпиада. На эти шикарные застолья для двоих Олимпиада являлась в самых экзотических нарядах, всегда бывала свежа и соблазнительна, голос ее лился, подобно песне сирены, и Павсаний вскоре оказался в положении Одиссея, гостившего у волшебницы Цирцеи. В разговорах Олимпиада часто упоминала имена Филиппа и Аттала, обливала их словесной грязью, возмущаясь дерзостью и наглостью Аттала, проявленными в отношении Павсания. Она старалась до предела распалить у Павсания ненависть к Атталу, а заодно и к Филиппу. Олимпиаде это удалось настолько хорошо, что вскоре Павсаний поклялся отомстить не только за себя, но и за поруганную честь своей царицы. Воспользовавшись клятвенными заверениями молодого македонянина, Олимпиада убедила его, что жертвой мести должен пасть прежде всего Филипп. Она даже подсказала оружие расправы — короткий македонский меч, которым пользуются для добивания поверженных наземь врагов.