Борис Меерзон - Быть евреем - секреты и мифы, ложь и правда

Мендельсона волновало удручающее положение евреев в Германии. Он видел свою задачу в выводе евреев из гетто. Он считал, что необходимо евреев гетто приобщить к общечеловеческим ценностям, без чего невозможно преодолеть обособленность евреев. По его мнению, более важно светское просвещение евреев, чем религиозное. Особое неудовольствие ортодоксов вызвали требования Мендельсона отделить религию от государства и предоставить полную свободу совести.

Хаскала изменила традиционный образ жизни евреев, их быт. Евреи стали носить европейскую одежду. С приходом Хаскалы закончилась эпоха Талмуда. Вместо изучения Талмуда было введено обучение ремеслам. Евреи ринулись в образование. Сыновья и внуки малограмотных уличных торговцев и мелких лавочников, ремесленников и подмастерьев становятся видными учеными, врачами, юристами, журналистами, издателями, музыкантами. Хаскала привела к эмансипации евреев, но, вместе с тем, она способствовала и ассимиляции евреев.

Писатели Хаскалы. Величайшими писателями Хаскалы были демократически настроенные еврейские писатели, такие как Менделе Мойхер-Сфорим (1836–1917), Ицхак-Лейбуш Перец (1851–1915), Шолом-Алейхем (1859–1916) и другие. Желая послужить своему народу, они своими книгами о смысле жизни человека стремились просветить забитых нуждой местечковых евреев. В своих повестях, рассказах, пьесах они призывали человека жить в согласии с самим собой и окружающим миром, утверждая, что в этом заключается счастье и смысл человеческой жизни, а не в стремлении к обогащению и наживе, полагая, что деньги и честь, богатство и порядочность несовместимы. Они высмеивали ограниченность евреев-богатеев и с любовью писали о простых людях местечка, защищая униженных и оскорбленных. Писали они о народе и для народа на простонародном языке идиш.

Эти и другие еврейские писатели в свойственной им манере, сочетая юмор и лиризм, стремились дать своему еврейскому народу надежду на лучшую жизнь. Литература Хаскалы создала образы местечковых евреев, возвысив их до уровня общечеловеческих типов.

В конце XIX — начале XX века в Палестину стали приезжать жители восточно-европейских местечек с русско-еврейским менталитетом. Это поколение евреев положило начало современной израильской литературе, получившей в наши дни международное признание.

Жил некогда в Турбине носильщик, звали его Тевье, и он был большой бедняк.

Как-то раз в четверг стоял он на базаре, подоткнув полы своей одежды под веревку на чреслах, и высматривал, не придет ли к нему откуда-нибудь спасение, не даст ли ему кто-нибудь заработать на Субботу. А в лавках кругом, как назло, ни души, не спешат покупатели, и некому снести поклажу.

Поднял бедняга глаза к небу и взмолился — не омрачить ему Субботы, не дать жене его Серл и деткам ощутить голод в день субботний.

Уже во время молитвы почувствовал он, что кто-то дергает его за полу. Обернулся и увидел перед собой какого-то немца: охотничий костюм, куртка обшита зеленой тесьмой и перо на шляпе!

И сказал ему немец на чисто немецком языке, который мы передаем еврейским разговорным языком:

— Послушай-ка, Тевье! Суждены тебе семь лет изобилия, семь лет счастья и благоденствия и большие деньги. От тебя, однако, зависит, когда придут эти семь лет. Пожелаешь — еще сегодня воссияет твое счастье; еще до того как зайдет солнце, которое светит над твоей головой, и ты сможешь купить весь Турбин со всеми его окрестностями. Но спустя семь лет ты снова станешь бедняком. А пожелаешь — доброе, благословенное время наступит лишь к концу дней твоих, и тогда ты покинешь мир самым богатым человеком.

Был это, как потом оказалось, Илья-пророк, прикинувшийся, по своему обыкновению, немцем. Но Тевье вообразил, да простится нам тысячу раз такое сравнение, что это простой колдун, и ответил ему:

— Мой милый немчик, Б-га ради, оставь меня в покое! Не про тебя будь сказано, я бедней бедного, нечем мне справить Субботу и нечем заплатить за твои труды и советы.

Но когда немец, не отставая, повторил все то же и раз, и другой, и третий, слова его наконец дошли до Тевье.

— Знаешь что, дорогой мой немец! — проговорил он. — Если ты это всерьез, не издеваешься над бедным носильщиком и в самом деле ждешь ответа, то я тебе признаюсь, что имею обыкновение по каждому делу советоваться с женой своей Серл. Без нее я тебе окончательного ответа дать не могу.