Норберт Элиас - Придворное общество

См. Enc. Art. «chambellan».

Реконструкция подобного церемониала с близкого расстояния облегчает, как видим, понимание значения этого общественного феномена в более широком контексте структуры господства. В этом придворном церемониале слились в неразделимый функциональный комплекс по меньшей мере три слоя функций: пользы, престижа и господства, или государственные. Постулированная Максом Вебером полярная противоположность целевой и ценностной рациональности оказывается не столь адекватной, если мы попытаемся применить ее к феноменам подобного рода

По сообщению камеристки Марии-Антуанетты, мадам Кампан. цит у Вoehn . Frankreich im 18. Jhdt., S. 75.

См. Boehn , Frankreich im 18.Jhdt. S. 75.

По сообщению мадам Кампан, цит у Boehn . Frankreich im 18 Jhdt, S. 73.

См Boehn , Frankreich im 18. Jhdt. S. 128.

St. Simon , Memoiren (1702) übers. v. Lotheisen, Stuttgart 1814/15, Bd. I, S. 142/43.

St. Simon , Memoiren, Bd. I, Кар. 16.

См. N. Elias , Über den Prozeß der Zivilisation, Basel 1939, Bd. 2, S. 312 ff.

См. как пример общественной формации соответствующего рода в рабочем поселке: N. Elias, W. Scotson , The Established and the Outsiders, London 1965.

«…Никогда не судят о вещах как таковых, но через суждение человека о них…» — St. Simon , Memoires, Bd. X, Кар. 185.

Поскольку этот параграф представляет собой одновременно статью по социологии престижа, укажем еще на книгу Ludwig Leopold , «Prestige» (Bln. 1916), которая также посвящена теме престижа. Автор подходит к своей теме с другими предпосылками и с другими намерениями, и потому в данной связи эта книга не могла найти никакого полезного применения. Леопольд констатирует как общие признаки престижа то, «что он относится к ценности чувства и что он извещает о себе практически, деятельно в актах покорности и воздержании от действия». Уровни наших двух исследований не пересекаются

La Bruyere , Caracteres (Firmin-Didot 1890), De la Cour, S. 178.

«Следует очень пристально наблюдать за фаворитом. Если он заставляет меня ждать в своей приемной меньше, чем обычно; если его лицо стало более открытым; если он меньше хмурит брови; если он слушает меня более охотно и если он ведет себя со мной более рассеянно, я подумаю, что его влияние уменьшается, и я подумаю правильно». La Bruyere , Caracteres de la Cour, S. 185.

St. Simon , Memoires, Bd. XVIII, Кар. 31, S. 172.

См. Примечание 1.

Легко можно понять, что придворно-аристократическое общество не было подходящей почвой для литературы и форм знания, которые не удовлетворяли нуждам придворно-светской жизни и потребности в социальном обособлении. Те формы знания и литературы, которые характерны для придворного общества, соответствуют его специфическим потребностям и нуждам. Это прежде всего мемуары, собрания писем, афоризмы («максимы»), определенные виды лирики, то есть формы литературы, которые косвенно или непосредственно вырастают из никогда не прерывающейся беседы в обществе и врастают в нее. Наряду с этим, начиная с середины XVIII века, пишутся книги по определенным формам знания, обладание которыми могло дать придворным особую славу в их обществе и тем самым право на занятие придворной или дипломатической должности. Так, например, будущий кардинал Берни писал в своих воспоминаниях (в переводе Конрада, München und Leipzig 1917): «Изучение истории, фортуны и морали (мораль в придворном обществе есть знание о нравах и характере людей. Выражение вроде „французские моралисты XVII в.“ следует также понимать в этом непривычном смысле — Прим. авт. ) составляло отныне единственное мое занятие; я хотел незаметно приучить людей рассматривать меня как нечто серьезное, как человека, пригодного к делам (т. е. дипломатической службе)». Характерна в этой связи также следующая цитата из мемуаров кардинала Берни который сам происходил из древнего дворянского рода: «Нужно признать, что нынешние знатные сеньоры не так невежественны как в старое доброе время. Нередко даже встречаем между ними хороших писателей, но зато среди прежних, из которых иные едва умели читать и писать, вы находили изрядных полководцев и умелых министров. Великих людей создают не книги, а события, благородство души и чувство чести». Какие формы знания и литературы принимались в расчет в этом обществе, а какие нет, особенно наглядно видно из нижеследующего фрагмента письма. Он принадлежит перу мадам де Сталь, язвительной и наблюдательной камеристки герцогини Мэнской. Однажды в Анэ, резиденции герцогини, появились путешествующий Вольтер и его подруга, мадам дю Шатле, причем посреди ночи. С некоторым трудом им нашли квартиру, но на следующий день они вообще не показывались. «Они появились, — пишет мадам де Сталь 15 августа 1747 года маркизе дю Деффан, — вчера после десяти часов вечера. Я не думаю, что сегодня их вообще кто-нибудь видел. Один взялся описывать высокие деяния (речь идет о „Веке Людовика XV“) вторая комментировать Ньютона». Они не хотели ни играть, ни прогуливаться. А это вовсе не доблести с точки зрения общества, в котором ученые труды не внушают особого почтения. А 20 августа 1747 года мадам де Сталь пишет о мадам дю Шатле. «Она так и не выходила вплоть до самой ночи». Вольтер сочинил галантные стихи (в том числе «Epitre a Mme. Ia duchesse du Maine sur la victoire, remportce le 2 juillet a Laweld»), которые несколько сгладили плохое впечатление от их необычного поведения. Ученые сочинения не имеют никакого отношения к светской жизни этого общества. Они отвлекают от нее, а это неприлично. Но «галантные стихи» принадлежат к кругу этой жизни. И с их помощью Вольтер исправляет неприличие поведения своего и своей подруги, это так же точно поясняет нам социологию Вольтера, как и социальную ситуацию характерных для придворно-сеньориального общества форм знания и литературы; впрочем, в данном контексте мы не можем дать этому обстоятельству такое подробное истолкование, какого оно заслуживает.