Вадим Сидоров - Незавершенная революция

Годунов не обладал преимуществами Ивана, но при этом при нем начинали все сильнее давать о себе знать издержки правления последнего. Но так как Годунову их было не за что прощать, это приводило к развитию двух тенденций: с одной стороны, антиугнетательских, освободительных чаяний, с другой стороны, чаяний истинного царя, справедливого вождя, который защитит народ от узурпаторов его власти.

Борис Годунов (портрет-реконструкция)

Феномен так называемых «Лжедмитриев» надо воспринимать именно в этом контексте. Вне зависимости от того, кем был, по крайней мере, первый из них как реальная личность, он гениально сумел аккумулировать в своем образе и политике эти два запроса. Объявив себя чудесно спасшимся царевичем Дмитрием, то есть, законным царем, придя к власти, он при этом стал проводить политику именно в интересах широких слоев населения: амнистия жертвам репрессий, отмена наследственного закрепощения и существенное ограничение личной зависимости крестьян от помещиков, увеличение земельных наделов частных землевладельцев за счет монастырских земель, передача полномочий по взиманию налогов на места, борьба со взяточничеством. Кроме того, новый царь свободно общался со своими подданными, гуляя по городу, что был абсолютно диковинно для Московии, активно рассматривал их жалобы и ходатайства.

Была ли это политика реально выжившего царевича Дмитрия или нет, верил ли тот, кто себя за него выдавал, что является им, или нет, не так важно, потому что эта политика попала в самое яблочко широких ожиданий, что далеко необязательно произошло бы в случае правления исторически достоверного сына Ивана Дмитрия, но стало следствием того, что выдававший себя за него сыграл роль идеального царя. С этой точки зрения вместо заезженного термина «Лжедмитрий», закрепленного в российской историографии при Романовых, я предлагаю говорить о «воображаемом Дмитрие». Подобно концепции «воображаемого сообщества» Бенедикта Андерсонадля нее непринципиальна физическая тождественность, а принципиально именно восприятие кого-то в том или ином качестве. Ведь, строго говоря, сегодня неочевидна и реальность Рюриковичей, точнее, физическое происхождение претендентов на это звание от одного реального предка с таким именем, если он вообще был и был именно тем, за кого его принимают. Однако очевидно, что вне зависимости от этого Рюриковичи были реальной силой как «воображаемое сообщество», происходящее от князя Рюрика генетически или только мифологически.

Итак, воображаемый Дмитрий в момент появления и стремительного захвата власти, судя по оказанной ему поддержке и возложенным на него надеждам, стал оптимальным воплощением архетипического идеала справедливого народного царя. Основания ненавидеть нового царя были главным образом у истеблишмента, а именно двух его групп: боярства, для которого он был продолжателем политики абсолютизма, не считающегося с их притязаниями на власть, но с явно сомнительной легитимностью, и православной церкви, за счет имущества которой он проводил свои популистские реформы и которая не без оснований подозревала его в стремлении подорвать ее гегемонию путем как минимум разрешения инославной проповеди и религиозной конкуренции вместо ее монополии, а как максимум — объявления унии.

Воображаемый Дмитрий был свергнут и предположительно убит в результате мятежа, организованного амнистированным им Василием Шуйским, который ударил по уязвимому месту нового царя — «полякам», которые прибыли с ним в Москву и вели себя не самым лучшим образом. Но уникальность его феномена заключается в том, что несмотря на явную сомнительность его личности, популярность его политики и образа, запрос на них, были таковы, что после его (предполагаемого) убийства в результате боярско-церковного переворота, позволили им реинкарнироваться еще несколько раз — в лице тех, кто снова и снова объявлял себя чудесно спасшимся царевичем, и продолжателем его дела.

Василий Шуйский (портрет-реконструкция)

Таким образом, мы имеем дело с широким народно-вождистским движением, для которого конкретная личность царя была всего лишь воплощением его ожиданий. Что показательно, параллельно с ним в ответ на захват боярами власти и убийство народного царя, вспыхнуло стихийное, низовое революционное движение — восстание под руководством Ивана Болотникова. По ее эпичности и колоритности биографии личность последнего легко затмит Спартака — лидера одноименного движения. То ли сам казак, то ли бежавший к казакам, плененный во время похода османами и превращенный в раба на галерах, освобожденный немецкими моряками, живший в Венеции и Германии и вернувшийся на родину, чтобы присоединиться к движению народного царя — чем не сюжет, достойный красочного голливудского блокбастера?