Уильям Дюрант - Жизнь Греции. История цивилизации

Обычно в первые столетия существования этих законов простота и аскетизм, к которым приучали спартанскую молодежь, не утрачивалась ею и в зрелости. Толстяки были в Лакедемоне редкостью; не существовало закона, который регулировал бы объем живота, но если чье-то брюхо раздувалось до неприличных размеров, это могло привести к публичному порицанию со стороны правительства или к, изгнанию из Лаконии [272] Афиней, XII, 74. . Здесь почти не было пьянства и кутежей, процветавших в Афинах. Различия в имущественном положении были реальными, но скрытыми; богатый и бедный носили одну и ту же простую одежду — шерстяной пеплос, или рубаху, которая прямо свисала с плечей без притязаний на красоту или форму. Накопление движимого имущества было делом нелегким: чтобы отложить в железных деньгах сумму, эквивалентную ста долларам, требовался просторный чулан, а чтобы переместить ее — не менее пары быков [273] Плутарх, ук. место. . Человеческая алчность, тем не менее, не умирала, находя отдушину в виде официальной коррупции. Сенаторов, эфоров, посланников, полководцев и царей — всех их можно было купить по цене, соответствовавшей их рангу [274] Grote, III, 131, IX, 298; см. Rawlinson, ed., Herodotus, III, 148n, где приводятся примеры спартанской продажности. . Когда самосский посол показал в Спарте свою золотую посуду, царь Клеомен I добился его высылки, дабы граждане не были развращены чужим примером [275] Геродот, III, 148. .

Спартанская система, опасавшаяся подобной порчи, была беспрецедентно враждебна к чужестранцам. Их редко ожидал радушный прием. Обычно им давали понять, что их визит не должен быть продолжительным; если же они оставались слишком долго, то выпроваживались полицией за пределы государства. Самим спартанцам запрещалось выезжать из страны без разрешения правительства, а для притупления любопытства им прививали высокомерное сознание собственной исключительности, искореняя самую мысль о том, что другие народы способны их чему-либо научить [276] Grote, III, 132, 158. . Этой системе приходилось быть нелюбезной из простого чувства самосохранения; малейшее дуновение из внешнего мира — из мира свободы, роскоши, литературы и искусств — могло опрокинуть это странное и искусственное общество, две трети которого были крепостными, а все господа — рабами.

Какого человека и какую цивилизацию произвели на свет эти законы? Прежде всего человека с сильным телом, привычного к трудностям и лишениям. Некий любитель роскоши из Сибариса заметил, что «готовность, с которой спартанцы умирают на войне, едва ли заслуживает похвалы, ибо таким способом они освобождаются от множества тяжких трудов и жалкого существования» [277] Плутарх, «Пелопид». . Здоровье являлось в Спарте одной из коренных добродетелей, а болезнь — преступлением; сердцу Платона доставило несомненную радость найти страну, настолько свободную от медицины и демократии. И еще здесь была смелость: только римляне могли сравниться со спартанцами в бесстрашии и победах. Когда спартанцы капитулировали при Сфактерии, Греция едва могла в это поверить; было неслыханным, что они не бились до последнего человека; во многих случаях даже простые солдаты предпочитали поражению самоубийство [278] См., например, Геродот, I, 82. . Когда новость о спартанской катастрофе при Левктрах — столь сокрушительной, что она фактически положила конец истории Спарты, — достигла эфоров, председательствовавших на Гимнопедиях, магистраты не сказали ни слова, но только добавили в список священных мертвецов, в честь которых справлялись игры, имена павших в последней битве. Самообладание, умеренность, равнодушие к счастью и невзгодам — качества, о которых афиняне часто писали, но редко проявляли на деле, — были сами собой разумеющимися в каждом спартанском гражданине.

Если повиновение законам — добродетель, то спартанцы были добродетельны превыше всех на земле. «Хотя лакедемоняне свободны, — рассказывал Ксерксу бывший царь Демарат, — они свободны не во всем, ибо господином над ними поставлен закон, которого они страшатся больше, чем твой народ тебя» [279] Там же, VII, 104. . Редко — вероятно, никогда вновь, если не считать римлян и средневековых евреев, — народ был так силен своим почтением к законам. При Ликурговой конституции по меньшей мере в течение двух веков Спарта только крепла. Хотя она не смогла покорить Аргос или Аркадию, ей удалось убедить весь остальной Пелопоннес смириться с ее гегемонией в Пелопоннесском Союзе, который почти двести лет (560–380) поддерживал мир на острове Пелопа. Вся Греция восхищалась спартанским войском и правительством и надеялась на их помощь в низложении тягостных тираний. Ксенофонт рассказывает об «изумлении, с которым я впервые отметил уникальное положение Спарты среди государств Эллады: относительно мало населенная, эта община пользуется в то же время чрезвычайной властью и престижем. Я находился в замешательстве, не зная, как объяснить этот факт. Мое удивление прошло лишь тогда, когда я приступил к рассмотрению специфических спартанских установлений» [280] Ксенофонт, «Конституция лакедемонян», см. Minor Works, London, 1914, I, 1. . Как Платон и Плутарх, Ксенофонт никогда не уставал восхвалять обычаи спартанцев. Конечно же, именно здесь Платон нашел очертания своей утопии, несколько расплывчатой в силу удивительного безразличия спартанцев к идеям. Устав и не ожидая ничего доброго от вульгарности и хаоса демократии, многие греческие мыслители нашли убежище в поклонении кумирам спартанского порядка и закона.