Уильям Дюрант - Жизнь Греции. История цивилизации

Они могли позволить себе восхваление Спарты, потому что им не пришлось в ней жить. Им не доводилось близко почувствовать себялюбие, холодность и жестокость спартанского характера; встречаясь со сливками знати или вспоминая героев прошлого, они не понимали, что спартанские законы производили хороших воинов и никого более, что телесную силу они превращали в бесстыдную брутальность, ибо почти полностью притупляли умственные способности. С триумфом этих законов скоропостижно скончались искусства, до их установления переживавшие расцвет; после 550 года мы более не слышим о поэтах, скульпторах и строителях в Спарте [281] Гитиад украсил храм Афины бронзовыми плитами выдающейся работы; Бафикл из Магнесии возвел величественный трон Аполлона в Амиклах; Феодор Самосский построил для Спарты знаменитое здание городского собрания. После этого мы почти ничего не слышим о спартанском искусстве, пусть даже создаваемом заезжими художниками. . Остались только хоровой танец и музыка, ибо здесь торжествовала спартанская дисциплина, а индивидуализм мог раствориться в массе. Отрезанные от торговли с миром, лишенные права путешествовать, ничего не знающие о науке, литературе и философии бурно растущей Греции, спартанцы стали народом превосходных гоплитов с разумом пожизненного пехотинца. Греческие путешественники восхищались их простой и неприкрашенной жизнью, ревностным ограничением числа полноправных граждан, упорно цепляющимся за любой обычай и суеверие консерватизмом, прославленной отвагой и жесткой дисциплиной — столь благородными по характеру, столь низменными по их цели и столь бесплодными по результату; тем временем на расстоянии почти в день пути на тысячах несправедливостей и ошибок афиняне строили цивилизацию с широким кругозором, напряженно деятельную, открытую всем новым идеям и жадную до общения с миром, терпимую, разнообразную, сложную, пышную, изобретательную, скептическую, наделенную богатым воображением, чуткую к поэзии, кипящую, свободную. Этот контраст окрасит и, пожалуй, предопределит весь ход греческой истории.

В конце концов духовная узость подкосила даже силу спартанской души. Спарта опустилась до освящения любых средств на пользу своей цели; наконец, в своих завоевательских аппетитах она дошла до того, что продала Персии свободы, отвоеванные для Греции Афинами при Марафоне. Ее поглотил милитаризм, превратив некогда столь уважаемую общину в ненавидимое соседями пугало. Когда она пала, все были поражены, но никто ее не оплакивал. Сегодня среди скудных развалин этой древней столицы лишь кое-где мелькнет торс или упавшая колонна, свидетельствующие, что когда-то здесь жили греки.

Севернее Спарты долина Еврота пересекает границу Лаконии и соприкасается с горным массивом Аркадии. Эти горы были бы краше, не будь они столь опасны. Они не жаловали узкие дороги, прорубленные на их скалистых склонах, и, казалось, угрюмо грозили каждому, кто дерзнет потревожить эти аркадские логова. Не удивительно, что дорийские и спартанские завоеватели обошли их стороной, оставив Аркадию, как Ахайю и Элиду, ахейским и пеласгическим племенам. Иногда путешественник выходит на равнину или плато и находит цветущие новые города, как Триполис, либо древние развалины Орхомена, Мегалополя, Тегеи и Мантинеи, где Эпаминонду выпали победа и гибель. Но большая часть этой страны населена немногочисленными крестьянами и пастухами, которые живут со своими стадами полной опасностей жизнью среди этих скупых холмов; и хотя после Марафона города Аркадии пробудились к цивилизации и искусству, они вряд ли оставили до Персидской войны, свой след в истории. Здесь, в этих отвесных лесах, блуждал некогда великий бог Пан.

На юге Аркадии Еврот почти сливается с еще более знаменитой рекой. Алфей стремительно катит свои воды сквозь хребты Паррасии, лениво извиваясь, втекает на равнины Элиды и приводит путешественника в Олимпию. Элидяне, как повествует Павсаний [282] Павсаний, V, 1. , были по происхождению эолийцами или пеласгами и, переправившись через залив, пришли сюда из Этолии. Их первый царь Эфлий был отцом того Эндимиона, чья красота так очаровала Луну, что она сомкнула его глаза на вечный сон и, греша на досуге, родила от него пятьдесят дочерей. Здесь, у слияния Алфея и бегущего с севера Кладея, находился священный город греческого мира, столь неприкосновенный, что война редко тревожила его, и элидцы наслаждались историей, в которой были игры вместо битв. В углу, образованном слиянием рек, находилась Альтис — священная роща Олимпийского Зевса. Волны завоевателей останавливались здесь, чтобы почтить бога; в позднейшие дни их посланцы периодически возвращались сюда, чтобы испросить его помощи и обогатить его святилище; из поколения в поколение храмы Зевса и Геры возрастали в богатстве и славе, пока после победы над Персией здесь не были собраны величайшие архитекторы и скульпторы Греции, чтобы восстановить их и украсить, воздавая щедрую благодарность богам. Святилище Геры восходит к 1000 году до н. э.; его развалины являются древнейшими остатками храма в Греции. Фрагменты тридцати шести колонн и двадцать дорийских капителей сохранились, чтобы показать, сколь часто и разнообразно заменялись эти колонны. Первоначально они, несомненно, были деревянными, и один дубовый стержень все еще торчал здесь тогда, когда с записной книжкой в руках эти места посетил Павсаний в дни Антонинов.