Константин Аверьянов - Загадка завещания Ивана Калиты

Когда же были установлены эти размеры платежей в Орду? Судя по тому, что в первом московско-серпуховском соглашении 1366 г. упоминаются еще прежние размеры ордынской дани: «А ординьская тягость и проторъ дати ти мне, брату своему старейшему, съ своего оудела по давнимъ сверткомъ » [613], можно полагать, что это произошло в промежуток между 1366 и 1389 гг.

Русские летописи сообщают, что на исходе 1374 г. состоялся княжеский съезд «великъ в Переяславли», продолжавшийся до марта следующего года. И хотя летописец говорит, что «отъвсюду съехашася князи и бояре» [614], в этот город приехали далеко не все русские князья. Как выяснил В.А. Кучкин, отсутствовали представители тверского княжеского дома, находившиеся в тот момент в крайне враждебных отношениях с Москвой. Несомненно, что данный съезд стал важной политической вехой в истории Северо-Восточной Руси. Правда, оценить всю значимость этого события мешает то обстоятельство, что летописец ни слова не говорит о повестке заседаний этого съезда, а фиксирует лишь рождение во время съезда у Дмитрия Донского сына Юрия. По предположению В.А. Кучкина, главным вопросом в Переславле была проблема отношений с Ордой, которые все более обострялись [615]. Тремя годами раньше московский князь, боровшийся с Михаилом Александровичем Тверским, пытавшимся с помощью Орды получить стол великого Владимирского княжения, вынужден был пообещать Мамаю «великы посулы» [616].

Однако летом 1374 п московский князь, по-видимому, отказался от реализации тех денежных «великих посулов», которые он обещал Мамаю в 1371 г. Рогожский летописец под 1374 г. поместил сообщение, что «князю великому Дмитрию Московьскому бышеть розмирие съ тотары и съ Мамаемъ» [617]. Очевидно, на Переславском съезде 1374 г. обсуждались размеры платежей ордынского выхода с русских княжеств. Можно предположить, что именно тогда и была составлена роспись сумм дани, причитавшихся к уплате с каждого из князей. Поскольку тверские князья в Переславле не присутствовали, в него не вошла раскладка дани с тверских городов. Именно этот источник и послужил основой для летописного «Списка русских городов дальних и ближних», в котором были изъяты конкретные суммы платежей в Орду и так же, как и в исходном документе, отсутствует перечисление городов Тверского княжества. Таким образом, составление исходного документа, послужившего основой «Списка», можно датировать 1374–1375 гг., то есть приурочив его к проведению Переславского съезда русских князей в самом конце 1374 г. и первые месяцы 1375 г.

Тот факт, что этот документ, определявший размеры ордынского «выхода» и который стал основой для «Списка», был составлен именно при Дмитрии Донском, подтверждается другими источниками. Пространная летописная повесть о Куликовской битве рассказывает о том, что летом 1380 г., еще до похода на Русь, «нача Мамай слати къ князю Дмитрию выхода просити, како было при Чанибеке цари, а не по своему докончанию. Христолюбивый же князь, не хотя кровопролитья, и хоте ему выход дати по крестьяньской силе и по своему докончанию, како с ним докончалъ. Он же не въсхоте…» [618].

Невыясненным остается для нас вопрос — почему кроме собственно русских городов в «Список» были включены и другие, находившиеся за пределами Северо-Восточной Руси, — литовские, болгарские и т. д.? В первой главе нашего исследования было показано, что подобные платежи шли татарским ханам также и с захваченных Великим княжеством Литовским других русских земель. Вместе с тем возникает определенное недоумение — «Список» перечисляет и собственно литовские города; такие как Вильно, с которых дань в Орду никогда не собиралась. Ответ на это дает упоминавшийся нами в первой главе ярлык 1506–1507 гг. крымского хана Менгли-Гирея литовскому великому князю Сигизмунду, в котором читаем: «Ино первые цари, дяды наши, и царь отецъ нашъ пожаловалъ которыми ярлыки, а потомъ и мы которымъ ярлыкомъ пожаловали, милуючи, Жикгимонта брата нашого, въ Литовской земли столецъ ему дали есмо» [619]. Из этого документа вытекает, что литовские государи признавали над собой верховенство хана. Но зависимость эта была чисто формальной, которую Литва пыталась использовать в своих планах. В том же ярлыке читаем: «Ино мы, повышая брата нашого… Псковъ и Великий Новгородъ пожаловали дали есмо, и Резань и Переясловль въ головахъ, люди, тмы, городы и села, и дани и выходы, и зъ землями и зъ водами и съ потоками, к Литовскому столцу придали есмо» [620]. Понятно, что говорить в начале XVI в. о «пожаловании» крымским ханом своего литовского данника Новгородом, уже присоединенным к Москве, Псковом и Рязанью, до юридической ликвидации самостоятельности которых оставались считаные годы и которыми фактически распоряжалась все та же Москва, можно было только на бумаге. Тем самым становится понятным — почему в «Список» была включена территория Литвы.