Александр Мещеряков - Книга японских символов. Книга японских обыкновений

Постоянная озабоченность богов в мифе и людей в «исторической» части «Кодзики» и «Нихон сёки» количеством и качеством порожденных ими детей, соперничество из-за невест показывают, что основной составляющей «исторического процесса» (т. е. того, что происходило в прошлом — будь то «дальняя» история мифа или же история «ближняя») было наращивание всеяпонского генеалогического древа. Произрастание его невозможно без задействования брачного механизма вселенского или по крайней мере общеяпонского масштаба. Первое, что сообщают хроники в начале правления того или иного императора — это имена его многочисленных жен и детей. А чем больше детей, тем мощнее род и тем выше его шансы на выживание — биологическое и социальное. Отсюда те трогательные, порою душераздирающие легенды и предания о любви государей, той любви, которая считалась достойной фиксации, как дело общегосударственной важности.

Цикл деторождения в мифе может быть описан в виде цепочки. Встреча → ухаживание → соединение → рождение детей ссора → расставание. Удерживая в поле своего внимания всю эту единую мифологическую цепочку, культура исторического времени дробит ее на составляющие. В значительной степени благодаря этому процессу в более позднее время появляются отдельные жанры словесности. Так, японская классическая поэзия огромное внимание уделяет ухаживанию и расставанию влюбленных, а все стороны жизни, связанные с деторождением, отходят к прозе.

Язык любви оказывается в результате столь всепроникающ, что с его помощью становится возможным иносказательное описание и истолкование ситуаций, совершенно, казалось бы, посторонних по отношению к оригиналу.

В хронике «Нихон секи» приводится стихотворение, которое, по мысли составителей, имеет предсказательную силу:

Ситуация, которую описывает это стихотворение, вроде бы предельна ясна: она имеет непосредственное отношение к любовному (эротическому) происшествию. Эта песня — некоторое послесловие к распространенным в древней Японии брачным играм утагаки , когда запреты обычного времени переставали действовать.

Какое же истолкование предлагает сама хроника? Оно — чисто политическое и замешано на интригах придворной жизни (не вдаюсь здесь в ее хитросплетения): «Песня указывает на Ирука-но Оми, который был неожиданно убит во дворце руками Саэки-но Мурадзи Комаро и Вакаинукаи-но Мурадзи Амита».

Еще одна песня, первоначально предназначавшаяся для исполнения во время брачных игрищ, гласит:

Хроника толкует песню так: «По прошествии нескольких лет стало понятно, что эта песня обозначала, что Сога-но Курацукури окружил принцев Камицумия на горе Икома».

Таким образом, язык любовных переживаний становится языком описания событий, которые не имеют к любви абсолютно никакого отношения.

В Европе и в России по сравнению с синтоизмом более известен японский буддизм. Спору нет: он внес огромный вклад в японскую культуру, привнеся в нее, в частности, печаль неизбежного расставания. Не следует забывать, что рядом с буддами существовали и податели жизни — синтоистские божества. И мощный творительный, деторождающий потенциал мифа никогда растрачен не был, то есть буддизм заполнил ту нишу печали и расставания, занять которую синтоизм не хотел или же не смог. Но энергия роста растений, но плодотворная энергия размножения людей, всегда оставались во власти синтоистских божеств и почитавших их людей, так что конкурирующие (взаимодополняющие?) эмоции оказались разведены ситуативно. И сложилось так, что буддизм стал обслуживать похороны (в обиход вошло кремирование), а синтоистские жрецы были признаны специалистами по части радости рождения и свадеб. При этом «аудитория» первого и последнего обрядов жизненного цикла совпадала.

Но так было в жизни, в реальном круговороте ритуала. Литература же, польстившись на заморско-буддийское пренебрежение к радостям жизни, стала «интересничать», что, впрочем, отнюдь не помешало ей создать великие памятники тщетности отдельно взятой человеческой жизни.

Японская литература предпочитает описывать не саму любовь, а прощание. Совершенно естественно, что прощанию предшествовала любовь, даже если она (по законам жанра) и не сумела попасть на страницы поэтических или же прозаических произведений. В то же время прекрасно известно, что численность населения Японии до самого последнего времени увеличивалась весьма успешно. То есть жизнь продолжалась и не знала перерывов, несмотря на бесконечные рассуждения о ее неизбывной бренности.