Давид Гримм - Воспоминания. Из жизни Государственного совета 1907–1917 гг.

Вместе с тем указанный факт являл собою прямое предостережение по адресу власти не перетягивать струны, дабы не лишиться единственного реального социального базиса в стихийном водовороте внутриполитических и военных событий. Это предостережение тем более, казалось, должно было заставить власть призадуматься, что оно исходило от общественно-политических кругов, в горячем патриотизме которых, абсолютной преданности союзному делу и глубоком убеждении необходимости для России довести войну до победного конца можно было усомниться исключительно только либо по недомыслию, либо в порядке умышленного оклеветания политических противников.

В частности, для всякого здравомыслящего человека, сколько-нибудь разбиравшегося в создавшейся обстановке, было ясно одно: для достижения основной цели, стоявшей тогда перед Россией, абсолютно необходимо было согласованное, дружественное, основанное на взаимном доверии сотрудничество между властью и законодательными учреждениями. С этой точки зрения вечные колебания и перемены в составе правительственного аппарата, случайный характер его, отсутствие сколько-нибудь выдержанной линии, растущее влияние безответственных придворных кругов и разных проходимцев, преследовавших свои личные темные, цели, психологически неизбежно должны были выдвинуть коренной вопрос о системе конструкции центрального правительства.

Этого вопроса нельзя было обойти: предоставить в этом отношении все роковому стихийному ходу вещей, не сделав даже попытки поставить означенный вопрос и предложить какое-то разумное решение его, значило идти с открытыми глазами навстречу неминуемой полной правительственной, а дальше и общей анархии. Этот вопрос и стал центральным вопросом дня для назревавшего блока. Без разрешения его нельзя было ни шагу ступить дальше.

По указанному вопросу среди участников блока обозначились два течения. Одни выдвигали идею ответственного перед Государственной думой министерства [291]. Другие считали более осторожным и согласным с обстоятельствами военного времени ограничиваться требованием сформирования такого кабинета, который по составу своему мог бы пользоваться доверием широких общественных кругов и в этом смысле мог бы быть назван кабинетом общественного доверия.

Против первого предложения, особенно горячо отстаивавшегося думской фракцией прогрессистов во главе с И. Н. Ефремовым, решительно возражали все более правые элементы будущей коалиции. Надо признаться, что независимо от личных и партийных мотивов, которыми они руководились, и объективно правда была на их стороне.

Прежде всего, было ясно, что верховная власть добровольно никогда не согласилась бы на введение парламентской формы правления. Последняя могла бы быть добыта только ценой дворцового переворота, о чем в то время, быть может, мечтали отдельные бретеры, но никак не серьезные политические круги. Но и помимо этого парламентская форма правления в условиях военного времени вообще без весьма серьезных коррективов нежизнеспособна, как показал, между прочим, опыт всех европейских стран, переживших великую войну. Правда, об этом опыте тогда у нас, благодаря тем же условиям военного времени и полному перерыву нормальных сношений между Россией и остальным миром, почти ничего не знали. Все же факт остается фактом. Наконец, если даже оставить в стороне этот момент, о котором в то время можно было догадываться только верхним, так сказать, чутьем, все же нельзя было не считаться с великим, абсолютно неучтимым по последствиям риском непосредственного перехода от псевдоконституционализма к новой, совершенно неиспытанной даже в условиях мирного времени весьма сложной системе, которая во всех отношениях являла собой великий Икс.

Второе предложение выдвинул П.Н. Милюков. Предложенная им формула, принятая кадетами, оказалась достаточно гибкой, чтобы на ней могли сойтись остальные участники блока. Она формально не ограничивала свободу выбора монарха при составлении кабинета и не предрешала последствий возможного со стороны думского большинства заявления о том, что данный кабинет в целом или отдельный министр перестал пользоваться доверием, — кого? не Государственной думы, а общества? Но каким образом можно было бы формально установить, утрачено ли доверие неуловимого левиафана-общества, или нет? Ведь признанных органов у этого левиафана, в противоположность левиафану-государству, никаких нет. С другой стороны, будучи гибкой, эта формула отнюдь не заслуживала того упрека в бессодержательности, который выдвигали против нее. Она с достаточной ясностью выдвигала вполне определенную мысль: Государственная дума готова работать со всяким правительством, члены которого будут пользоваться общественным доверием по своему прошлому или сумеют приобрести таковое по характеру своей деятельности в качестве министров. Для того же, чтобы могло явиться и удержаться доверие к ним, оно, очевидно, должно быть взаимным и практически покоиться на каком-то созвучии политики правительства с компромиссными, программными требованиями коалиционного думского большинства, встречающего моральную и политическую поддержку и в Государственном совете.