Дэвид Ремник - Могила Ленина. Последние дни советской империи

Утром 28 марта мы с моими друзьями Машей и Сережей пришли к памятнику Маяковскому. До начала оставалось больше часа. Мы стали ждать других наших друзей. Рядом с нами продавали значки с лозунгами за Ельцина и против Горбачева. Кто-то слушал передачу новой оппозиционной радиостанции “Эхо Москвы”, которая сообщала о дислокации войск на улице Горького и вокруг Манежа. Демонстранты вели себя так же, как китайцы на площади Тяньаньмэнь в 1989-м: изо всех сил делали вид, будто митинг — дело обычное, и убеждали себя, что самого худшего не случится. Группа подростков вообще пришла будто на тусовку: из их магнитофона доносились звуки Exile On Main Street [143] Альбом The Rolling Stones (1972). . В кои-то веки угрожающие интонации Мика Джаггера казались не одной только театральщиной. Площадь постепенно заполнялась людьми, и я начал нервничать. С чего мы взяли, что генералы не отдадут приказ атаковать людей? Да, переворот в Вильнюсе им не удался, но у КГБ в арсенале была масса способов спровоцировать конфликт, а потом “навести порядок”. Всего несколько недель назад я разговаривал с генералом Борисом Громовым, последним командующим советскими войсками в Афганистане, а ныне заместителем Пуго. Громов говорил, что “уступать и вести себя вежливо можно только до определенного момента. Но рано или поздно приходится действовать”. До этого, на Съезде народных депутатов, я брал интервью у пятнадцати генералов и адмиралов. Все они были убеждены в правоте “черного полковника” Алксниса.

Митинг начался. Выступали те же ораторы, что и обычно: Афанасьев, Попов. Люди пришли с уже известными плакатами (“КПСС на свалку истории!”) и кричалками. Мы немного прошлись туда-сюда, но в основном просто стояли на месте. Уже тот факт, что столько людей проигнорировало многочисленные угрозы, о многом свидетельствовал. От других участников митинга и даже от забредшего сюда американского сенатора от Оклахомы Дэвида Борена мы узнали, что сотрудники в штатском, вероятно из органов, побили нескольких демонстрантов, подошедших слишком близко к кордону вокруг Манежной. Но таких случаев оказалось мало. Так что митинг выдался заурядным — к счастью, заурядным.

На первый взгляд стороны политического противостояния сыграли вничью. Солдаты не допустили прорыва на охраняемую территорию, а демонстранты в нарушение горбачевского запрета вышли на улицы и не поддались ни на какие серьезные провокации. Но на самом деле победа осталась за оппозицией. Самые разные оппозиционные силы — интеллигенция, подростки, сторонники независимости союзных республик — доказали, что готовы отвечать на угрозы не только лозунгами, но и физическим присутствием. Идя домой, мы видели, как ликуют люди: они чувствовали, что одержали большую победу. Если нападение на литовскую телебашню было репетицией переворота, то защита литовского Верховного Совета и нынешняя демонстрация — репетицией сопротивления. Сопротивление выглядело куда внушительнее. Мог ли КГБ закрыть на это глаза? И мог ли этого не замечать Горбачев?

Впервые за свою тысячелетнюю историю Россия выбирала президента. В последние дни старого режима, в последние дни июньской избирательной кампании я отправился на самый дальний край империи — в Магадан: сюда приставали сталинские невольничьи корабли, отсюда начинался путь в колымские лагеря. Ни в одном городе я не видел такого запустения. В годы Большого террора, да и потом здешние зэки называли остальную территорию Союза “материком”, как если бы Магадан и колымская тундра были островом, затерянным в пустынном море. Даже и сейчас Магадан казался мне городом теней, царством мертвецов. По утрам вода отливала сталью, а небо было белесым. Черно-зеленые холмы окутывал плотный туман, тонкие столбы дыма поднимались в небо из труб Шанхая, барачного трущобного квартала. Самым громким звуком в центре города было тарахтение видавших виды автомобилей — “лад”, “волг” и “жигулей”, — месивших слякоть.

Я приехал навестить моего друга Арнольда Еременко. Мы познакомились в Москве в 1988-м, в дни XIX конференции КПСС, и впоследствии виделись каждый раз, когда он приезжал в столицу. Я послал Арнольду телеграмму о своем приезде, но был уверен, что он ее не получит. У себя в городе он был изгоем. Партийная печать Магадана не скупилась на краски, изображая его дьяволом во плоти, способным свергнуть законную власть и совратить всех юниц Магадана. В глазах коммунистов Еременко оставался лютым антисоветчиком.