Но ведь у всех действий николаевского режима есть свой особый подтекст — противостоять любой ценой нарастающей во всей Европе волне революционных настроений. 1842 год — это начало издания «Рейнской газеты» под редакцией К. Маркса, 1847-й — создание Союза коммунистов, а 1848-й — февральская революция во Франции и публикация «Манифеста коммунистической партии». Всякое сомнение в законности власти и непогрешимости ее носителей превращалось в глазах Николая I в преступление против государства, предполагавшее немедленное и жесточайшее пресечение, шел ли разговор о событиях современности или самого далекого прошлого. В 1843 году цензоры отсиживают один за другим сроки ареста на гауптвахте за каждую едва уловимую мелочь, вроде недостаточно почтительного отношения к офицерам вообще или фельдъегерям тоже вообще, а министр народного просвещения граф С. С. Уваров откровенно заявляет одному из них, что «хочет, чтобы, наконец, русская литература прекратилась. Тогда, по крайней мере, будет что-нибудь определенное, а главное — я буду спать спокойно». «Политическая религия, — заявит тот же министр, — имеет свои догматы неприкосновенные, подобные христианской религии. У нас они — самодержавие и крепостное право; зачем же их касаться, когда они, к счастию для России, утверждены сильною и крепкою рукой».
В России суровость цензурных запретов достигает в последующие годы своего апогея. Запрещается образование каких бы то ни было новых периодических изданий, наблюдение за старыми осуществляется с редкой мелочностью и жестокостью. А вот на сцене парижского театра «Жимназ драматик» в канун революции 1848 года появляется комедия-водевиль в двух действиях «Превращение» Шарля Лафонта и Багарля. Среди действующих лиц императрица Елизавета Петровна, Алексей Романовский (Разумовский), начальник Тайной канцелярии Шувалов, вымышленные персонажи — комендант Петропавловской крепости майор Дракен и его дочь Феодора. Первое действие происходило в Петропавловской крепости, второе — в Летнем дворце. Успех комедии, не щадившей репутации русской монархини и пытавшейся пролить свет на историю Таракановой, был огромным. В репертуаре театра она продержалась больше десяти лет. Кстати, Ш. Лафонт — сын известного инструменталиста, который — в течение 1808–1814 годов служил придворным солистом-скрипачом в Петербурге. Круги нежелательной информации расходились по Европе, и II Отделение бессильно было этому противостоять.
На русском престоле новый самодержец — Александр II. Вынужденная, хотя и недолгая, либерализация. Готовившаяся отмена крепостного права со всем накалом сопутствующих ей политических страстей и… Тараканова! Дела Собственной канцелярии обстоятельно и равнодушно свидетельствуют, что очередной император, целиком поглощенный предстоящими переменами, отдает распоряжение все тому же неизменному Блудову подготовить мемориал о княжне.
История времен Николая I начинала повторяться. Впрочем, не совсем так. Александр II не спешит, но требует чего-то совсем иного по сравнению со своим предшественником, даже если Блудову понадобится целых семь лет, чтобы составить нужный доклад. А пока все документы — отныне они числятся за II Отделением Кабинета — названы выданными «для ревизии».
Но что можно так кропотливо выискивать в изученном до последних мелочей материале, тем более не историку, не ученому — высокому чиновнику? Чему служило бесконечное перечитывание едва ли не на память заученных бумаг? Установление новых связей, взаимосвязей, выводы, касающиеся все более удаляющихся в прошлое дней? Или это не поиск, а какая-то иная цель и форма работы над документами? Обстоятельность и тщательность Александр II здесь явно предпочитает поспешности.
Только и этого мемориала в делах Кабинета нет. Зато есть… секретные донесения о разговорах по поводу княжны Таракановой. Кто только не начал говорить о ней! Либерально настроенная интеллигенция, чиновники, студенты — круги расходились все шире и шире. Авантюристка прошлого века как тема актуальных обсуждений и те же обсуждения как предмет политического сыска, вплоть до личных докладов царю, — неясностей становилось все больше. А факты — факты ничего не выясняли, скорее наоборот.
Тараканова — из всех подобных фигур в русской истории она ближе всего к Самозванцу. Погиб ли царевич Дмитрий в Угличе? Выдавал ли себя за него именно Григорий Отрепьев или кто-то иной? Существовал ли вообще Отрепьев? На эти вопросы пока нет определенных и, во всяком случае, документально обоснованных ответов. Зато никто и никогда не выражал сомнения в том, что на престоле в Смутное время оказался именно самозванец, именно Лжедмитрий. А здесь?
Читать дальше