Нина Молева - Ее звали княжна Тараканова

И еще загадка материалов. Даже не их содержания — происхождения: каким образом какие бы то ни было отсветы таракановской истории могли оказаться в руках именно Новосильцева?

Данные Кабинета свидетельствовали, что блудовские доклады 1827 года целиком строились на архиве «самозванки», захваченном одновременно с ее похищением. А. Г. Орлов-Чесменский так и писал Екатерине II: «Все ж письма и бумаги, которые у ней находились, при сем посылаю с подписанием нумеров». Никаких мер предосторожности княжна не успела предпринять. Залогом успеха Орлова и его подручных была стремительность и неожиданность действий.

К этим личным бумагам позже добавилось сугубо секретное делопроизводство по следствию в Петропавловской крепости. Точнее, делопроизводства не было. Следствие от начала до конца вел один человек Отчеты направлялись прямо Екатерине и в тайный сыск ни в каком виде не поступали. Таково было специальное указание императрицы. Затем вместе с личными бумагами они хранились в кабинете Александра I, недоступные даже ближайшим членам его семьи. Так какие же документы могли оказаться у Новосильцева?

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА. НовосильцевНиколай Николаевич (1761–1836) — государственный деятель. Незаконный сын сестры А. С. Строганова. В 1783 г. вступил в армию. В 1790 г. представлен великому князю Александру Павловичу, с которым близко сошелся. В 1796 г. вышел в отставку и поступил в Лондонский университет, где посещал лекции по физико-математическому и медицинскому отделениям. По вступлении на престол Александра I — действительный камергер, состоящий по особым поручениям при императоре. Член кружка «молодых друзей». На него было возложено рассмотрение проектов по части земледелия, торговли, промыслов, ремесел, искусств и художеств, а с 1802 г. дела Синода. Пользуясь особым доверием Александра I, жил во дворце и сопутствовал императору во всех заграничных поездках.

После размолвки с Александром I в 1804 г. занят второстепенными дипломатическими поручениями за рубежом. С 1813 г. вице-президент временного управления Варшавским герцогством, с переименованием герцогства в Царство Польское (1815) главный делегат при его правительственном совете, с 1821 г. состоял при наместнике, великом князе Константине Павловиче. Жесткость политики Новосильцева способствовала развитию восстания 1830 г. В 1831 г. отозван в Россию. В 1832 г. — председатель Государственного совета. В 1833 г. получил титул графа. Во время пребывания в Польше составил огромную коллекцию рукописей, в значительной своей части погибшую в 1831 г. в Варшаве.

Спустя семьдесят лет, иначе сказать — в канун Первой мировой войны, о новосильцевских бумагах будет официально заявлено, что ничего, кроме копий, они не содержали. Так утверждал Блудов. Предположим. Копии отдельных документов из государственных архивов могли представлять интерес для настоящего собирателя, каким и стал Новосильцев. Но вот каким образом и при каких обстоятельствах эти копии оказались сняты, кто и с какой целью ими занимался? По чьей воле, вине или умыслу образовалась та щель недосмотра, которая позволила нечто подобное предпринять?

Возможно, Николаю I, несмотря ни на что, понравилась жесткость Новосильцева-чиновника и наверняка импонировала его политика «железной руки», спровоцировавшая, по мнению позднейших историков, остроту польских событий 1831 года. Новосильцев отзывается в Петербург, чтобы занять одновременно две должности — председателя Государственного совета и председателя Комитета министров. История — это факты, но история — это и люди. «Кто» слишком часто означает и «что», и «почему». Простил ли Новосильцев свое слишком долгое изгнание, удовлетворился ли службой? Чем объяснить, что, зная напряженный интерес двора к таинственной княжне и разговорам вокруг нее, Новосильцев не поторопился известить ни бывшего высокого друга, ни тем более его преемника о своих находках? Забывчивость или расчет — чем определялось неизменное молчание новоявленного и неожиданно ставшего всемогущим графа? Или, слишком опытный государственный деятель, он не захотел повторить ошибки известного дипломата А. П. Бестужева-Рюмина, который во времена Анны Иоанновны ухитрился выкрасть для императрицы из голштинских архивов обращенное против нее завещание Екатерины I — услуга огромная, неоценимая — и в награду лишился всякой надежды вернуться в Петербург? Ретивые слуги всегда опаснее нерадивых.

Поспешность Николая I с изъятием бумаг Новосильцева не имела особого смысла: кто знает, скольких людей граф захотел и успел приобщить к этой слишком небезразличной для императорского дома тайне? Тем не менее таракановское дело возвращается в Государственный архив, чтобы совершенно неожиданно быть затребованным Блудовым… в 1843 году. Упоминающий об этом факте В. Н. Панин не приводит никаких обоснований действий Блудова, никакой причины нового интереса к делу. Он не указывает и того, как долго материалы оставались в руках управляющего II Отделением Собственной канцелярии. И кстати, почему вообще об очередном изъятии таракановских материалов надо было упоминать спустя много лет? Любовь к точности, совершенно необязательная для министра внутренних дел, или необходимость, смысл которой остался не выясненным историками? Существовал же негласный запрет, наложенный на тему «самозванки». Среди многочисленных исторических публикаций, которыми полны издания тех лет, ее имени нет. Лишь очень косвенно можно с ним соотнести промелькнувшее в «Москвитянине» краткое сообщение профессора Московского университета И. М. Снегирева о народных преданиях, будто была обвенчана Елизавета Петровна с Алексеем Разумовским.