Анатолий Иванов - Вечный зов (Том 2)

- Я категорически возражаю!

- Ну, хорошо, чего мы по телефону? Приезжайте, выскажете здесь свои возражения. Может быть, мы найдем их убедительными, что же...

Кладя трубку, Кружилин уже знал - не найдут. Потому что объяснить внутреннюю суть этого человека словами невозможно. Чтобы понять его и убедиться не просто в его никчемности, а во вредности, надо съесть с ним не один пуд соли, как съел Субботин, как съел он, Кружилин. А люди в обкоме сейчас новые, весь почти секретарский состав в последние послевоенные годы сменился...

И не нашли. В феврале сорок шестого на сессии райсовета Полипов был снова избран председателем исполкома, а Малыгин стал работать директором Шантарского маслозавода.

- Не ожидал, Поликарп Матвеевич, что ты столь энергично будешь в области возражать против меня, - сказал Полипов Кружилину уже после сессии. - Неужели ты не понимал, что это бесполезно... в сложившейся теперь ситуации?

- Понимал.

- Зачем же на рожон лез?

- Вот что, Петр Петрович!.. - воскликнул Кружилин, начиная горячиться. Но, пересилив свое возмущение, успокоился. - Я считаю себя честным коммунистом и перестал бы уважать сам себя, если бы не высказал там все, что думаю о тебе.

- Да кого в наше время интересует, честен ты или не честен! - нагло произнес Полипов.

- Вот даже как?!

- Так, - отрезал Полипов с откровенно издевательской усмешкой. - И, как ты видишь и понимаешь, никакого капитала ты на этом не приобрел. Наоборот...

Да, наоборот, Поликарп Матвеевич это осознавал. Как мгновенно меняется иногда обстановка! Какие-то недели прошли со времени возвращения в Шантару этого человека - и вот он уже хозяин положения. "Кого в наше время интересует, честен ты или не честен!" Это ж он сознательно провоцирует, вот, мол, я каков на самом деле фрукт, ступай и объясни это в обкоме или где хочешь. А кому и что теперь объяснишь? Его же и обвинят в склоке, в необъективности к "фронтовику и орденоносцу", который "зарекомендовал себя со всех сторон".

А "фронтовик и орденоносец", глядя в окно, тихим и ровным, "примиренческим", как внутренне отметил Кружилин, голосом заговорил:

- Насколько я помню, Поликарп Матвеевич, ты не на много, на год или два, старше меня. Но я буду всегда относиться к тебе как к старшему по возрасту, но и ты...

Кружилин не верил ни в искренность его голоса, ни в искренность его слов. И прервал его:

- Я ко всем, кто меня моложе и кто старше, отношусь как коммунист прежде всего.

Полипов от окна повернул к нему тяжелую голову, секунду-другую поглядел молча и усмехнулся.

- Плохо ты кончишь, Поликарп Матвеевич.

- А мне кажется, это ты кончишь плохо, Полипов.

На этом они и прекратили тогда, в хмурый январский вечер сорок шестого года, свой разговор, разошлись еще более непримиримыми. Теперь, понимал Кружилин, от Полипова надо было ожидать всего, любого подвоха и коварства, он не простит малейшего промаха, немедленно воспользуется им, чего, собственно, он и не скрывал. Не знал лишь тогда Поликарп Матвеевич, не мог предположить даже, что ударит Полипов со стороны нежданной, негаданной. И не думал, никоим образом не мог подумать и представить, с какой стороны придет ему помощь. Не ему конкретно, а тому делу, которому отдал он всю свою жизнь...

* * * *

Буквально через час после этого тяжкого разговора с Полиповым он был на время забыт, как исчез, провалился куда-то сам Петр Петрович, вся Шантара, все дела на свете - большие и малые, важные и неважные.

Кружилин, ужиная, в молчании перебирал детали этого разговора, когда стукнул кто-то в дверь и на вопрос жены, кто же там, из-за двери донесся равнодушный женский голос:

- Телеграмма.

"Откуда это еще?" - хмуро думал Поликарп Матвеевич, вскрывая поданную женой телеграмму. Вскрыл, развернул листок, одна-единственная строчка запрыгала, а потом расплылась перед глазами: "Папа мама я возвращаюсь день приезда поезд сообщу дополнительно Василий". Ничего еще толком и не понимая, чувствуя только, что сердце останавливается, он покачнулся.

- Что?! - шагнула к нему жена.

Ее голос немедленно привел его в себя, он, задыхаясь, шепотом почти, произнес:

- Тосенька, спокойно... Спокойно, милая... Нашелся, возвращается Васька наш... сын!

И она не поняла сперва, о чем это он говорит. А когда смысл этих слов, страшных содержащейся в них радостью, дошел до нее, она в какие-то мгновения сделалась, как стенка, белой и не покачнулась уже, а столбом повалилась навзничь.

- То-ося! - вскричал он, подхватил ее и понес, бесчувственную, на кровать, а затем кинулся к шкафчику за валерьянкой...