Анатолий Иванов - Вечный зов (Том 2)

...В Шантаре Василий был через неделю. Худой - кожа да кости, с глубоко и, кажется, навсегда провалившимися на желтом лице глазами, еще и не живыми пока, он заканчивал жуткий рассказ свой, когда вошел без стука Полипов, воскликнул радостно:

- С возвращением! И с великой радостью всех вас... и всех нас! Поздравляю. Все хорошо, что хорошо кончается.

- Садись, Петр Петрович, - сказал Кружилин, пододвигая к столу стул. Глаза у Поликарпа Матвеевича были распухшими и влажными, и слез своих он не стеснялся. - Садись и послушай... Да разве нам тяжело здесь было! Рассказывай, сынок, если не устал.

- Да все уж, папа, и рассказал почти... Восстание в Заксенхаузене поднять нам так и не удалось. Рядом Берлин, всего каких-то тридцать километров, вызовут, опасались, войска, что мы против них с несколькими своими гранатами и карабинами? А наши войска еще далековато, - негромко стал говорить Василий, глядя на желтые полосы солнца, которые вламывались через окно. - Но мы все - и русские, и англичане, и поляки, и чехи - все были начеку. Как-никак лагерь было приказано уничтожить, это было всем известно, если эсэсовцы начнут, тут уж... И в конце апреля, числа двадцать первого, кажется, ворвались задолго до рассвета охранники в наш блок, начали поднимать людей прикладами. Вот, думаю, и началось, сейчас будет сигнал на восстание, и хоть несколько штук фашистов, да подорву своей гранатой, спрятанной у меня в стенке. Вынул ее оттуда незаметно, спрятал в лохмотья, выбежал на плац... Там строились колонны узников, сигнала нам, нашей группе, никто не подавал. Генерал Зотов, руководитель русского подполья в лагере, тоже стоит в колонне, гляжу. Ну, погнали нас куда-то. Одеяла с собой приказали взять. Куда гонят, мы не знали, но раз с одеялами, думаем, не в газовые камеры, значит, не на уничтожение. А может, думаю, это маскировка...

- Боже мой, боже мой! - воскликнула мать. - Сынок!

- Ну что ты, мама? - тронул ее Василий за плечо. - Теперь-то что?

- Да ты, Петр Петрович, на его тело погляди! - воскликнула она. - На нем же места ровного нету, все изорвано плетьми да палками, все в рубцах, руку собаки изглодали... А на спине номер выжгли! Как на лошади.

- Ладно, мам... - Василий шевельнул плечом. - Мы и были лошадьми, только работу делали более тяжкую. Не у одного меня номер, у многих... - Он взглянул на Полипова и пояснил только ему: - Из Заксенхаузена, куда я попал в сорок четвертом, заключенных в разные места на работы гоняли. А чтоб узников нашего лагеря от других отличать, нам выжигали номера на спине. Был такой эсэсовец в лагере - Густав Зорге, Даже сами нацисты звали его "железный Густав". Бил так, что кожа лопалась и кости ломались. Он и придумал так заключенных метить.

- Ужасно! - промолвил Полипов.

Василий на это лишь усмехнулся. Потом сказал:

- Густава этого мы потом живьем схватили, нашим передали. Это было уж под местечком Штейнфельд, неподалеку от городка Шверин, первого мая. Сюда нас зачем-то пригнали. А как гнали все эти девять дней! Сколько убили по дороге! Кто лишь споткнется - смерть... Ну, под Штейнфельдом этим леса, тут мы колонну женщин-заключенных встретили из Равенсбрюка. Был у них такой лагерь для женщин. Не послушались уж окриков конвойных, рассыпались по лесу, стали обниматься. Самые крепкие мужики завыли, глядя на этих женщин, стон и плач над лесом поднялся. Охрана орет, стреляет в воздух - стройся, мол, - а из леса никто не выходит. Эсэсовцы же сами в лес боятся... Неподалеку, слышно давно уж,, канонада наших пушек гремит. Для нас это музыка, а для них... Утром первого мая и разнесся слух, что эсэсовцы строятся и собираются покинуть лагерь, на Шверин хотят идти. "Не упускать палачей!" - раздалось по лагерю. И знаешь, папа... Ну, смешно прямо и мерзко как-то. Едва мы, еле живые от мук, подползли к опушке и дали по ним один залп, они брызнули во все стороны, как жирные мыши. Ей-богу, как мыши, мундиры на немцах мышиного цвета были. И оружие даже побросали. Мы похватали их автоматы - да за ними. Наша группа штук двадцать пять эсэсовцев живьем захватила, среди них этого "железного Густава". Железный... - опять усмехнулся Василий. - Веду его, а у него между ног мокро... прости, мама.

- Ужасно, - еще раз вымолвил Полипов и поежился, будто ему было холодно.

- Привел я его в лес, а там уж танк стоит наш. Со звездой! Из башни наполовину танкист виден, говорит что-то. Подойдя, я разобрал, что война заканчивается, в Берлине последние бои идут. Об этом танкист говорил...

Когда Полипов, посидев, выпив стопку водки, поздравив Василия еще раз с возвращением, ушел, мать снова начала плакать, проговорила с укором: