Геомар Куликов - Спокойствие не восстановлено

- Чтоб в двадцать четыре часа в Москве духа не было. Иначе - Сибирь! Ясно?!

- Куда яснее... - бормотал ошарашенный дед Семен по дороге из полицейской части на пепелище, которое лишь вчера было домом. Хотя ясно было только одно: убираться надо тотчас во избежание еще больших напастей. А вот отчего такие беды, дед, теряясь в догадках, ничего вразумительного в объяснение придумать не мог. Который год жил в здешних местах, поэтому, снявши чужую шапку, пошел обходить соседей, чтобы занять на долгую дорогу деньжат и одолжиться харчем. Давали, но торопливо, словно бы с опаской, точно над Яковлевыми рок навис, который своими темными крылами может задеть всякого, кто приблизится к ним.

- Будто от чумных шарахаются, - заметила тетка Пелагея озадаченно. Ровно подменили людей.

Решено было так. Все - делать нечего - отправляются в Никольское, имение господ Триворовых. А дед тайком остается в Москве. Господам положили сказать: занедужил дед Семен от беды, годы немолодые. Как поправится, будет беспромедлительно в Никольском. На самом деле оставался дед в надежде удержаться в Москве и со временем вдругорядь вызволить семью из барщинной доли. Жительство дед должен был переменить на возможно далекое и от Сухаревской площади и от Сретенской части. Дед надеялся обосноваться поблизости от Пятницкой улицы, где издавна селились музыкальные мастера. Однако, полагая, что за ним будет глаз, отправились все вместе, будто бы держа путь в родную губернию.

Гошку, несмотря на собственные беды, все время точила мысль о домике на Арбате и о невыполненном обещании помочь с продажей скрипки. Пройдя вместе со всеми до Тверской, он передал брату мешок, болтавшийся за плечами:

- К приятелю надо забежать.

И, благо дорога, которой следовало идти, была оговорена многократно, нырнул в ближайший переулок. Крикнул на ходу:

- Догоню, не бойсь!

Без труда нашел маленький облупившийся домик, но в дверь постучал с робостью, вестей-то добрых не принес. Дверь отворила знакомая кухарка, которая, в отличие от первого раза, узнала его и приметно обрадовалась, хотя проворчала:

- Чище ноги вытирай. Убирать, чать мне приходится.

Гошка объяснил, косясь на Соню:

- Вы не глядите на мою одежку. Сгорели мы...

И торопливо, опасаясь, что его перебьют, рассказал все события последней недели, включая смерть Сережи и свои догадки относительно причастности к ней Амати-Матьки. Его выслушали с видимым интересом, причем мать с дочерью, как заметил Гошка, несколько раз переглянулись.

- Быть может, выпьешь с нами чаю? - спросила Вера Андреевна.

Гошка, польщенный таким предложением, заколебался. Было бы сказочным счастьем сесть за один стол с Верой Андреевной и Соней. Однако Гошка боялся, что его длительное отсутствие встревожит родных, а кроме того, опасался допустить оплошность за чаем.

- Правда, садитесь... - подтвердила приглашение матери Соня. - Как вас зовут?

- Гошка.

- Видите ли, Жорж, - сказала Соня. - Этот человек, Амати, был у нас вчера.

Гошка, присевший было на краешек стула, подскочил, точно ужаленный.

- И вы отдали ему скрипку?! - Гошка даже оставил без внимания свое превращение в Жоржа.

Мать и дочь переглянулись.

- Я сказала, - ответила мать, - что мы уже продали инструмент.

Гошка с облегчением опустился на стул, но тут же спохватился:

- Он вам поверил?

- Во всяком случае, сделал вид, что верит.

- Плохо, что Матька пронюхал, где вы живете. Он на все способен.

- Я скрывала от друзей наше бедственное положение. Потому и совершила опрометчивый шаг, отправившись на Сухаревку. Теперь я объявила, что хочу продать скрипку. Буквально на днях ее возьмут.

- Скорее бы!

- Мы учтем твое предостережение. Кстати, не желаешь ли как следует посмотреть инструмент?

Гошку давно распирало любопытство. Но он стеснялся просить Веру Андреевну.

- Очень! Я ведь ее тогда не разглядел. Понял только, что из хороших...

- Сейчас принесу, - вызвалась Соня и через минуту протянула знакомый Гошке футляр: - Пожалуйста.

Гошка раскрыл футляр. Да, не ошибся тогда на Сухаревке - итальянская скрипка прекрасной работы. Заглянул внутрь, на нижней деке - этикет, из которого явствовало, что изготовлена она мастером Санто Серафино в 1749 году. С теплотой и грустью вспомнил Сережу, благодаря которому он мог с достаточным знанием дела говорить об инструменте, случайно оказавшемся в руках:

- Это венецианская школа. Видите, какой замечательный, чистый, прозрачный и нежный лак? По нему узнают венецианцев, так учил меня Сережа. А нижняя дека сделана из клена, породы "птичий глаз". Она как будто вся в мелких сучках. Такое дерево, как объяснял Сережа, редко встречается на итальянских инструментах.