Даниил Альшиц - Начало самодержавия в России

Даже оставшиеся в «Большой челобитной» упоминания о «правде», введенной в своей стране Магметом-салтаном, вложены в уста воеводы Петра. Как бы ни был мудр Магмет-салтан, автор «Большой челобитной» не мог допустить, чтобы он выглядел по своим достоинствам чуть ли не выше русского царя. Поэтому он решительно сбрасывает Магмета-салтана «надол» с той «горы», на которую Магмет возведен в «Сказании». Все это свидетельствует о том, что «Сказание о Магмете-салтане» и «Большая челобитная» написаны разными авторами, расходившимися во взглядах на ряд явлений и проблем. Представление, будто произведения так называемого пересветовского цикла, оказавшиеся рядом в сборниках XVII в., изначально предназначались неким одним автором для того, чтобы стоять рядом и дополнять друг друга, является ошибочным.

Автор «Большой челобитной» не раз подчеркивает, что «Магмет-салтан турской царь» «от нискаго колена», «разбойнический род». Заметим, что раздача подобных дискредитирующих ярлыков чужеземным государям весьма характерна для Ивана Грозного. Стиль и характер «Большой челобитной» давно уже наводили исследователей на мысль, не скрывается ли под именем Пересветова сам Иван Грозный. Как видим, эта мысль не лишена оснований.

Итак, в двух основных произведениях пересветовского цикла изложены две различные точки зрения на реформы, проведенные правительством Адашева — Сильвестра— Ивана IV и их единомышленниками. В «Сказании о Магмете-салтане» мы видим как бы проект реформ, весь размах намерений одного из реформаторов. В «Большой челобитной» отразилась та позиция, с которой первоначальный проект был откорректирован. При этом если позиция автора «Сказания» предельно близка к взглядам представителей дворянства и верхушки посада — Адашева и Сильвестра, то позиция автора «Большой челобитной» близка к воззрениям Ивана IV. Мы получаем возможность разглядеть своеобразную полемику ближайших политических союзников того времени. С течением времени их разногласия резко обострятся и пути разойдутся. Перспективу дальнейшего исторического развития обретет та линия, на которой они сходились: линия укрепления царского единовластия.

С помощью замечательных произведений русской политической публицистики середины XVI в. мы получаем возможность увидеть самый исток формирующейся идеологии самодержавия, что необычайно важно для лучшего понимания его дальнейшего развития.

Трудно найти в мировой истории фигуру монарха, который обладал бы столь же ярким талантом политического писателя-публициста, абсолютно неколебимого в своей апологии единовластия, в своем отрицании всех и всяческих, исторических и современных ему форм ограничения власти государей, как первый русский царь.

Однако писателем и публицистом Грозный был все же во вторую очередь. И его литературное творчество интересует нас здесь лишь в той мере, в какой оно отразило его творчество государственное.

Одним из важнейших направлений в идеологической борьбе Грозного за установление единовластия было историческое обоснование исконности русского самодержавия. До сих пор, кажется, не было обращено внимания на один примечательный факт. Сам Грозный, а вслед за ним и официальные документы его времени затушевывали то, что он был первым русским царем. Грозный жертвовал своим приоритетом первого царя, для того чтобы утвердить вопреки исторической правде идею исконности русского самодержавия. Он создавал представление, будто венчание его на царство было не чем иным, как принятием им родительского, прародительского и вообще исконного царского венца русских самодержцев.

«Российского царствия самодержавство божиим изволением почен от великого царя Владимира… и великого царя Владимира Мономаха… Мы же… божьим изволением… яко же родихомся во царствии, тако и воспитахомся, и возрастохом, и воцарихомся…», — так писал царь в своем «отвещании» Курбскому.

Не раз присваивал он титул царя своему отцу — великому князю Василию III. «Блаженной памяти великим государем, царем и великим князем всея Русии» назван Василий III и в летописном рассказе о введении опричнины. Великим государем и царем всея Руси именует Иван Грозный своего отца в письме к Стефану Баторию в 1581 г. Однако Иван хорошо знал, что действительная история Руси была иной. Иначе она и выглядела в прежних летописных рассказах, в памятниках литературы и публицистики прежних веков. Это ставило царя и его книжников перед необходимостью создать новый вариант русской истории, который послужил бы обоснованием концепции извечности русского самодержавия.