Владимир Рудаков - Монголо–татары глазами древнерусских книжников середины XIII‑XV вв.

Таким образом можно говорить о том, что восприятие монголо-татар автором Повести, во многом опираясь на традиционные представления об ордынцах, вместе с тем являлось итогом самостоятельной авторской рефлексии по поводу феномена движущихся на Русь иноплеменников. Действительно, в оценках пространного летописного рассказа о Куликовской битве татары — « иноплеменники »; они — « враги » и « супостаты »; « поганые » и « сыроядци »; « нечестивые » и « беззаконии » « агаряне »; « безбожные »; « погании измаилтяне », « измаилтеский род »; « погании половцы »; « сыны агарины »; « нечестивые измаиловичи »; « содомьляне » («имения» у них — « содомьские »). Однако, не ограничиваясь простым перечислением эпитетов татар, автор Повести дает объяснение всем приведенным определениям «колен тотарьских» . «Великая рать Мамаева, и вся сила тотарьская» — «сила тотарьская и половецкая» (а вместе с ними и «поганая Литва», а также возглавляемые князем Олегом рязанци) — в его представлении является « царствием, творящим беззаконие » [509]. Тем самым летописец не только еще раз подчеркивает беззаконный характер описываемого им нашествия Мамая-узурпатора, но и указывает на сущность «поганых» вообще.

Новой чертой в восприятии монголо-татар в целом и Мамая в частности является указание на дьявольскую сущность предводителя «поганых». В пространной Повести Мамай назван воплощенным дьяволом: «великий князь наеха наперед на… нареченнаго плотнаго [510] дьявола Мамая » [511], а его союзник — Олег Рязанский — « дьяволовым светником » [512]. Прямое именование предводителя татарского войска «дьяволом», пожалуй, впервые встречается именно в рассматриваемом произведении древнерусской литературы. До этого указания на связь «поганых» с дьяволом появлялись эпизодически и носили неявный характер (в рассказе Ипат. о нашествии Батыя татарам, как мы помним, приписываются лишь некоторые черты «лукавого», главной из которых является «лесть» [513]).

В пространном летописном рассказе о Куликовской битве значительное внимание уделено союзникам Мамая — рязанскому князю Олегу и литовскому князю Ягайло. В повествовании они названы « треглавными зверми сыроядцами». Дмитрий Иванович призывает Господа в помощники для борьбы с «оканным сыроядцем Мамаем», «нечестивым Ягайлом», «отступником Олгом»; в молитве великий князь перечисляет «врагов наших» — «не токмо тотарове, но и литва, и рязанци». По словам Дмитрия, «въсташа на нь три земли, три рати: первое — тотарьская, второе — литовьскаа, третьее — рязаньскаа»; Господь спасает «род крестьяньский» «от поганого Мамая», «нечестиваго Ягайла», «от велеречиваго и худаго Олга Рязаньскаго» и др. [514]

Подобный ряд врагов создает впечатление, что для книжника не имеет особого значения этническая и конфессиональная принадлежность противников Дмитрия Ивановича; те подчас выступают как триединое («треглавное») целое , состоящее из врагов «крестьянства» вообще. Это тоже один из новых аспектов восприятия татар. К перечисленным вслед за краткой летописной повестью «ратям» («бесермены, и армены, и фрязи, черкасы, и ясы, и буртасы»), так сказать, «по определению» входящим в « силу тотарьскую и половецкую », добавляются практически неотличимые по своим качествам от татар, но все‑таки « иные » — союзники «поганых» литовцы и рязанцы. Они участвуют в походе «на великого князя Дмитрия Ивановича и на брата его Владимира Андреевича» «с Мамаем вкупе, въ единомыслии, въ единой думе » [515].

Характерно, что, если «поганая литва» осознается автором пространной Повести как « чужой » (« не-наш ») этнос (в рассказе говорится, что литовцы «токмо имени его (Дмитрия. — В. Р .) бояхуся и трептаху», «не яко при нонешних временех — литва над нами издеваются и поругаются» [516]), то Олег Рязанский характеризуется как « свой », более того — православный, но только отступивший от веры . Характерно, что «худый Олег Рязанский» назван автором « не снабдевшим своего крестьяньства », « отпадшим сана своего от Бога », «кровопивцем крестьяньским, новым Иудой предателем », который « на своего владыку бесится», а также « Святополком новым », «отступником нашим , отступившим от света въ тму» [517].

В пространном рассказе о Куликовской битве, вслед за краткой летописной повестью, внимание читателей акцентируется на том, что « беззаконие » Мамая послужило главной причиной нашествия. Вместе с тем книжнику удается найти компромиссный вариант при решении проблемы относительно того, каким образом завершается «гнев Божий», проявлявшийся в том числе и в «нахождении поганых» на Русь. По мнению летописца, несмотря на неосуществившееся исправление русского общества от грехов, Господь все‑таки помогает русским победить полчища ордынцев и их союзников. « Милосердие Божие », проявившееся в посланном русским полкам заступничестве «небесных сил», выступает в Повести в качестве главного фактора победы. Однако, как оказывается, помощь «свыше» отнюдь не «бескорыстна». Русские получают поддержку Господа, поскольку среди прочего стремятся «постыдить и посрамить» противников христианства — татар [518], «да не ркут невернии: «Где есть Богъ ихъ?»» [519].