Валентина Мухина-Петринская: Смотрящие вперед

Начальником штаба авиаотряда был назначен Андрей Георгиевич Охотин. Он каждый день теперь бывал в Бурунном и часто оставался у нас ночевать. Когда Иван Владимирович переехал в Москву, Охотин занял его комнату, с условием освобождать каждый раз, как Турышев будет приезжать сюда работать. Дом большой, места всем хватит.

Мы старались не грустить, расставаясь с нашим Иваном Владимировичем, ведь мы станем часто встречаться. Старый ученый будет приезжать к нам работать и отдыхать, а мы - ездить в столицу. Мы и теперь собирались в Москву - через какие-нибудь две недели.

Охотин снова предложил мне работу на аэродроме, и на этот раз я согласился. Это был решительный шаг - я не просто поступал на работу, а избирал свою профессию. Андрей Георгиевич обещал сделать из меня хорошего бортмеханика. Дальнейшее уже зависело от меня самого. Охотин ведь тоже начал с моториста, потом несколько лет пролетал бортмехаником и на этом самолете продолжал летать как пилот. Он пришел на аэродром с семилетним образованием, ему было труднее. Мы договорились, что я только съезжу в Москву и - сразу выйду на аэродром.

Мне страстно хотелось стать бортмехаником. Я уже давно втихомолку мечтал об этом по ночам -с тех пор как впервые поднялся в воздух. Я только не желал переезда в Астрахань, не хотелось оставлять сестру одну.

Обстоятельства складывались удачно для нас. Теперь мы всеми вечерами строили планы, мечтали, спорили. Я еще никогда в жизни не был в Москве, и Фома с Лизонькой наперебой советовали, что мне надо посмотреть там в первую очередь. Фома подробно объяснил, как проехать на стадион в Лужники и где находится ринг, на котором встречаются московские боксеры. Лиза - как пройти в Третьяковскую галерею и Музей восточных культур, где ей больше всего понравилась японская живопись. Но я мечтал о театре... Радио только разжигало жажду, мне хотелось видеть рядом, близко.

Марфенька уже знала, что мы выедем в Москву в середине февраля, и писала, что ждет с нетерпением. Нас уже связывала с нею настоящая глубокая дружба. Мы были разные, но много находилось и общего. Мы любили одних и тех же писателей, композиторов. Оба избрали романтику знаменем своей жизни. Переписка у нас с Марфенькой шла весьма оживленная.

Как раз в это время появилась в "Экономической газете" статья Мирры Львовой. Я удивился: какое отношение имеет эта редакция к Каспию? Или другие газеты не пожелали печатать?

Это была статья, полная желчи и издевательства над сторонниками теории локального регулирования уровня Каспийского моря. Мирра повторяла вкратце мысли покойного Львова, высказанные им на совещании по проблеме Каспия, но шла дальше в своем утверждении: она заявила, что проблемы Каспия попросту не существует. Мирра развивала теорию отца и других сторонников "геологической аргументации" колебаний уровня Каспия. Каспий-де находится в районе молодых движений земной коры, и древние береговые линии почти все деформированы. Геологические смещения почвы разрушат любую дамбу, если ее построить. Мирра с едким остроумием разбирала по косточкам проект Мальшета и климатическую теорию Турышева.

От этой статьи у меня осталось неприятное впечатление-уж очень чувствовалась личная неприязнь автора. Я с отвращением хотел разорвать газету, но Лизонька вырвала ее у меня и положила в папку с вырезками- она хранила все, что могла достать о проблеме Каспия.

- Зачем тебе это? - возмутился я.

- Что ты, надо же знать, с кем будешь бороться.

- Ты будешь бороться?

- Ну конечно, когда окончу институт и у меня будет достаточно знаний. И ты будешь, уж я тебя знаю. Если не как ученый, то как писатель.

- Это будет не скоро.

- На решение проблемы Каспия, возможно, понадобятся десятилетия. Сейчас многие ученые и государственные деятели еще надеются на повышение уровня. Когда они убедятся, что Каспию более свойственны низкие стояния уровня (что доказывает Иван Владимирович), нежели высокие, вот тогда у нас появится много сторон-пиков.

- Значит, борьба?

- Конечно.

Приехал старичок метеоролог - тот, который уже заменял Лизу, когда мы уходили в экспедицию. Я уступил ему свою койку, а сам спал на стареньком диване. Пружины упирались в бока, но никак не доходили руки перебрать диван.

Накануне отъезда приехали на своих мотоциклах Фома и Ефимка. Ефимка очень возмужал. Теперь товарищ моего детства уже не походил на вертлявого цыганенка, это был парень из заметных, на него девушки заглядывались. Ефимка просил купить ему в Москве какие-то запасные части к мотоциклу (он вручил мне список) и что-нибудь для матери - на мое усмотрение. Я охотно обещал. Не помню, что мы тогда говорили такого смешного, может, нам только казалось, что это очень смешно, но хохотали до слез. Так смеялись, что не слышали громкого стука в дверь. Отпер Андрей Георгиевич. А мы опомнились, когда уже увидели входящего в комнату Филиппа Мальшета.