Валентина Мухина-Петринская: Смотрящие вперед

Мы пошли вдоль телеграфной линии и шли, пока не наткнулись на домик линейщика, в точности такой, как у моего отца. В нем жили муж, жена и шестеро детей. Все сначала испугались, уж очень мы были оборванные и грязные, а потом накормили, вымыли и позвонили в район. В тот же день мы связались по телефону с Лизой, спросили насчет Мальшета, но она еле говорила от волнения, и мы ничего не поняли, только встревожились.

А на другое утро за нами прилетел самолет и доставил нас домой - в Бурунный.

Глава восьмая

ДОМА

Когда самолет приземлился в Бурунном, меня поразило огромное скопление народа. Я только хотел спросить, какой сегодня праздник, как понял, что это нас так встречают.

Впереди, еле держась на ногах от волнения, стояли отец, Лиза, Иван Матвеич. Мелькнуло улыбающееся доброе лицо Ивана Владимировича, каракулевая шапка председателя исполкома, лысина Афанасия Афанасьевича, пенсне Юлии Ананьевны. Были все учителя и ребята, пришли линейщики и ловцы, принаряженные рыбачки принесли с собой малых детей. Фома увидел председателя рыболовецкой артели и торжественно вручил ему сети. Нас чуть не задушили в объятиях, клубный оркестр самодеятельности играл туш, многие женщины плакали, некоторые даже причитали, а председатель исполкома произнес приветственную речь. В общем, нас встречали, как полярников.

Все это было бы даже приятно, если бы не то обстоятельство, что родные выглядели так, будто вышли из больницы. Лизонька очень подурнела, глаза и рот стали больше, и я боялся, что она упадет, когда она прижалась ко мне лицом. Отец стал совсем сухонький; когда он меня обнимал, у него тряслись руки и он всхлипывал совсем по-старчески. Дорого им обошлась эта экспедиция.

Мачеха не смогла прийти: у них телилась корова. Иван Матвеич держался бодро. Он сам много раз бывал в относах и готов был к тому, что и сыну этого не миновать. Он трижды поцеловал Фому и похвалил его за то, что он не бросил колхозные сети. Целуя меня, он шепнул: "Цени сестру, любящая она у тебя, хорошая, умница". Афанасий Афанасьевич хлопал то меня, то Фому по плечу и смущенно улыбался.

Лиза совсем не могла говорить, только крепко держала меня за руку.

- Как Мальшет? - спросил я у Ивана Владимировича.

- Уже выписался...- разобрал я начало фразы, и нас повлекли в клуб, не дав и переодеться.

В клубе провели небольшой митинг, затем было бесплатное кино, а приглашенные отправились обедать к Ивану Матвеичу. Обедали в четыре потока, так как уместиться в избе все гости не могли.

Мы с Фомой переоделись в боковушке и теперь сидели на самом почетном месте, рядом с председателем исполкома, который, провозглашая тост в честь нашего спасения, снова произнес довольно длинную речь. Он был славный человек, только очень любил произносить речи по всякому поводу, это был его единственный недостаток. Директор рыбозавода Рыжов тоже любил произносить длинные речи, но он был при этом зол и эгоистичен, а этот всегда старался для людей. Я выпил вина и скоро опьянел -то ли с непривычки, то ли потому, что ослаб. Во хмелю и я оказался на диво болтлив и так преувеличивал, повествуя о наших похождениях, что Фома толкал меня под столом ногой, а Лизонька подошла и шепнула на ухо: "Янька, не завирайся". Я только было начал рассказывать, как нас затянуло водоворотом в Черную пасть, но после этого обиделся и замолчал.

Ни моего вранья, ни обиды, по счастью, никто не заметил, так как гости тоже были пьяны. Все стали петь хором рыбацкие песни. Одна песня мне особенно понравилась, но, к сожалению, я не запомнил из нее ни одного слова и мотив забыл.

К вечеру исполкомовский "газик" доставил нас домой на метеостанцию -Лиза торопилась к семичасовому наблюдению. Отец сначала собирался к себе на участок - у них корова отелилась, и Прасковья Гордеевна просила его возвратиться пораньше,- но потом махнул на все рукой и поехал ночевать к нам.

Пока Лизонька хлопотала в кухне, а Иван Владимирович разговаривал с отцом в столовой, я обошел дом и двор.

До чего хорошо было дома, как уютно, как славно! Мне хотелось каждую вещь подержать в руках, поглядеть. Я так обрадовался нашей старой фарфоровой чашке с отбитой ручкой, будто встретил свое утерянное счастье. Присел за письменный стол, потом прилег на кровать, тут же вскочил и прижался лбом к скрипучей двери. До чего я был рад вернуться домой! Я задумчиво посмотрел на бригантину с белыми косыми парусами, она по-прежнему стояла на полочке, которую я тогда смастерил, и уже покрылась пылью. Видно, эти недели, оплакивая меня, Лиза совсем к ней не прикасалась.