Себастьян Хаффнер - Соглашение с дьяволом. Германо-российские взаимоотношения от Первой до Второй мировой войны

Только лишь потому, что немцы видели в большевиках слабое и в придачу к тому сумасбродное русское правительство, которое должно было проглотить огромные уступки территории и которое похоже странным образом совершенно ничего не требовало взамен, они решились на то, чтобы содействовать их революции. Сепаратный мир без аннексий они, вероятно, могли бы заключить и с царем. И с другой стороны: только потому, что большевики с уверенностью рассчитывали на то, что русская революция, как до этого все европейские революции, будет действовать заразительно, что она будет «начальной искрой» для немецкой и мировой революции, они вообще решились на свою революцию.

Для немцев мирная конференция в Брест-Литовске поэтому была не только целью быстро достичь мира (разумеется также, что время для решающего наступления на западе было ограничено), но и средством, чтобы выкроить из тела Российской империи огромную германскую восточную империю: если бы этого не получилось, то конференция в их глазах потерпела бы неудачу. И для русских эта конференция также была не только целью достичь мира (ведь им тоже нужен был мир), но и средством революционной пропаганды, средством передать немецкой революции свои лозунги.

Из такого стечения обстоятельств получилась драма Брест-Литовска. Это стала драма в трех актах. В первом акте неравные партнеры гротескно-торжественно танцевали друг с другом; во втором танец превратился в бой на ринге; а в третьем бой на ринге стал выглядеть как убийство: тут более сильный схватил более слабого за горло и душил и тряс его, пока тот не испустил дух.

Такой конференции, которая началась в глуши русско-польской зимы незадолго до Рождества 1917 года, еще никогда не было, а столь гротескно неравные партнеры, которые там встретились, никогда прежде не собирались на мирную конференцию. В её начале номинальный главнокомандующий германских войск на востоке, старый принц Леопольд Баварский, в качестве хозяина конференции, как это было принято, дал торжественный ужин для всех делегатов. В воспоминаниях императорских дипломатов, написанных годы спустя, слышится очень особенная смесь насмешки и ужаса, когда они рассказывают о тех событиях. Господин фон Кюльман, тогдашний германский статс-секретарь министерства иностранных дел, к примеру рассказывает:

«У русских в мирной делегации была (разумеется, в пропагандистских целях) женщина, прибывшая прямо из Сибири. Она застрелила непопулярного среди левых генерал-губернатора, но по мягкой царской практике была не казнена, а осуждена на пожизненное заключение. Эта дама, мадам Бизенко, выглядевшая как пожилая домохозяйка, явно бывшая бездушной фанатичкой, самым обстоятельным образом рассказывала принцу Леопольду Баварскому во время званого обеда, на котором сидела слева от принца, о том, как она выполнила покушение. Держа в левой руке меню, она показала, как она вручила ему объемистую памятную записку и одновременно выстрелила ему в живот из револьвера, который держала в правой руке. При этом она добавила: „Он был злым человеком“. Принц Леопольд в своей привычной дружелюбной учтивой манере слушал с напряженным вниманием, как будто бы его чрезвычайно интересовал рассказ убийцы».

И тут проговаривается граф Чернин, руководитель австрийской делегации: «Глава русской делегации — незадолго до того отпущенный из Сибири еврей по фамилии Иоффе… После ужина у меня был первый долгий разговор с господином Иоффе. Вся его теория базируется на том, что необходимо на самой широкой основе ввести право самоопределения народов во всем мире и побудить эти освобожденные народы к всестороннему подъему… Я привлек его внимание к тому, что мы не можем копировать русские отношения и что нам категорически запрещено вмешательство в наши внутренние дела. Если же он и дальше станет держаться за эту утопическую точку зрения — перенести на нас свои идеи — то будет лучше, если он тотчас же со следующим поездом отбудет назад, поскольку в этом случае мира не достичь. Господин Иоффе изумленно взглянул на меня своими кроткими глазами, немного помолчал и сказал потом незабываемым для меня дружеским, я бы мог даже сказать — просительным — тоном: „Я надеюсь все же, что нам удастся и у вас разжечь революцию“».

Впрочем, разумеется, антипатия была взаимной. Если Кюльманн и Чернин пишут о своих большевистских партнерах по переговорам с некоторым хихикающим отвращением, то и Троцкий, заменивший Иоффе после первой фазы переговоров, со своей стороны с огромным презрением писал: «С людьми такого рода здесь я впервые встретился лицом к лицу. Излишне говорить, что у меня и раньше не было никаких иллюзий на их счет. Но все-таки я представлял себе, что их уровень гораздо выше. Впечатление от первой встречи я могу сформулировать следующими словами: эти люди очень низко оценивают других людей, но и себя не слишком высоко».