Себастьян Хаффнер - Соглашение с дьяволом. Германо-российские взаимоотношения от Первой до Второй мировой войны

И кроме интеллектуалов у русских есть еще и символические фигуры — рабочий, солдат и крестьянин, которых большевики преднамеренно взяли с собой, чтобы шокировать и демонстрировать то, насколько они иные, и которые естественно ни слова не понимали из того, что происходило вокруг и совершенно не знали, что с ними происходит. Старый крестьянин в особенности при каждой трапезе немного напивался, как болезненно признает Троцкий. С другой стороны, у немцев рядом с дипломатами сидели военные, выструганные их грубого дерева, постоянно нервно барабанившие по столу и с нетерпением ждавшие, когда можно будет прекратить это безобразие и с этими редкостными типами поговорить без обиняков. В конце концов, за ними было последнее слово. Немцы вели переговоры в Брест-Литовске с позиции силы: их правительство на родине — пока — прочно находилось у власти, и у них в России находились исправные армии. Русские были ужасно слабыми: их окопы были почти пустыми, их армии в состоянии совершенного разложения; солдаты из крестьян ушли по домам, чтобы не пропустить дележа земли; и большевистское правительство в России было еще слабым, оно должно было еще утвердиться на просторах страны, а там и тут уже формировались силы контрреволюции.

С другой стороны, немцам ведь на западе срочно нужны были их восточные армии; а слабость большевистского правительства была в мирных переговорах одновременно и их самой большой силой: ведь немцы должны опасаться того, что они вообще не смогут надолго удержаться и что грубость и насилие их так или иначе, рано или поздно ожидаемого падения могут быть фатально ускорены. Как раз потому что это невозможное правительство было таким слабым, следовало пока обращаться с ним как с сырым яйцом. В противном случае можно неожиданно снова оказаться без стремящегося к миру русского партнера по переговорам.

Таким образом, немецкие представители (к большому разочарованию немецкого общественного мнения) сначала видимо совершенно искренне и вежливо согласились с русской мирной программой, которая увенчивалась обоими требованиями: «Никаких аннексия и контрибуций» и «Право самоопределения для всех народов». Кюльманн хотел, как он пишет в своих мемуарах, «основываясь на праве на самоопределение, подточить пункт о мире без аннексий» и «что нам вообще требовалось из территориальных уступок, получить посредством права на самоопределение народов».

В конце концов в оккупированных областях было несложно манипулировать правом на самоопределение посредством назначенных «земельных собраний». А от Украины, которая еще не была оккупирована, но где однако большевистская революция в декабре 1917 года еще не была проведена, с самого начала на переговорах была отдельная делегация, которая вначале играла неопределенную роль, но к концу становилась для немцев всё важнее. Однако за ней становилось всё меньше реального веса, поскольку в течение января и февраля большевики утвердились и на Украине, и в середине февраля украинская делегация, по словам Троцкого, «территориально представляла одну лишь свою комнату в Брест-Литовске». Но как раз там Германия и её союзники и заключили с ней сепаратный мир.

Между тем, пока дошло до этого, переговоры продолжались уже несколько недель, при этом в основном речь шла о том, чтобы выяснить, что означает «самоопределение». Дебаты казались чисто академическими. Скоро стало ясно, что немцы подразумевали под этим скрытую аннексию. Равным образом стало ясно, что русские на это идти не хотят. Но обе стороны в длительной схватке пытались победить противника по очкам, каждый по своему методу.

Немецкие и австрийские дипломаты демонстрировали свое искусство породистой дипломатии старой школы: неприемлемое осторожно изложить иными словами, на прямые вопросы не давать прямого ответа, вежливо намекать, скрыто угрожать, в общем, хитрить. Но все это было напрасной тратой сил, поскольку большевистские партнеры по переговорам были неподходящей публикой для такого искусства. Особенно Троцкий не был дипломатом, но он был великолепным оратором и блестящим полемистом. Он со своей стороны упирал на то, чтобы загнать немцев в угол пламенной риторикой и острой диалектикой и «сорвать маски с их лиц» — что у него очень хорошо получилось.

Публика, которую при этом имел в виду Троцкий, была немецким и европейским пролетариатом: он хотел дать им лозунг для ожидаемой революции, и совсем уж безуспешным при этом он не был. В январе вследствие застоя переговоров в Брест-Литовске и все более отодвигавшихся надежд на мир сначала в Австрии, затем в Германии стали все чаще происходить большие забастовки против «продолжателей войны». Вне всякого сомнения, эти забастовки были предвестниками ноябрьской революции. Но в этот раз они были еще улажены; революция еще не созрела. Но у Троцкого, хотел он этого или нет, была и другая публика: сами германские военные за столом переговоров на конференции, которых и без того уже давно выводили из себя долготерпение и дипломатические китайские церемонии официальных немецких и австрийских глав переговоров. Почему они все время ходят вокруг да около, почему они сносят нахальство этого Троцкого? Разве недостаточно ясно соотношение сил? Кто, в конце концов, здесь победитель и кто побежденный? Наконец им стало ужасно досадно, и в середине января генерал Хоффманн (действительный глава немецких вооруженных сил на востоке, находившийся в подчинении старого принца Леопольда, номинального главнокомандующего) осуществил знаменитый «удар кулаком в Брест-Литовске». Он представил русским большую географическую карту, на которой толстыми линиями было обозначено все, что они должны были уступить: Польша, Финляндия, Литва, Курляндия, Лифляндия, Украина. В противном случае — прекращение переговоров и возобновление войны. Троцкий в ответ на это уехал: это новое положение дел, и он должен посоветоваться со своим правительством.