Андрей Андреев - Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века

В позднейших воспоминаниях Гёте писал: «Каждая из немецких Академий имеет свое особенное лицо… В Иене и Галле грубость студентов достигала высших пределов, применение физической силы, драки на шпагах, дикая самооборона были в порядке вещей, и вся жизнь словно бы служила в их удовольствие. Отношение между учащимися и жителями этих городов, при всех особенностях, сходилось в том, что дикий чужеземец не питал никакого уважения перед бюргером, полагая себя в своей собственной власти, наделенным благодаря данным ему привилегиям полной свободой и своеволием. Напротив того, в Лейпциге студент стремился быть в той же мере галантным, в какой ему хотелось вступить в общение с богатыми, благовоспитанными и образованными жителями» [303] Гёте И. В. Из моей жизни. Поэзия и правда // Собрание сочинений. Т. 3. М., 1976. С. 212–213. . И по мнению других современников, многие университетские города слишком носили на себе «отпечаток студенчества», а студенты там, кроме как с профессорами, могли общаться лишь друг с другом. В Лейпциге же у студентов «тон был чище и неиспорченнее», а главное, они не играли здесь такой роли, как в Иене или Гёттингене — имея благодаря торговле собственные доходы, бюргеры не так сильно зависели от студентов и, соответственно, меньше позволяли тем демонстрировать свою «академическую свободу»: по словам очевидца, его приятно поразило, что студенты здесь не «оккупируют кофейни и бильярды», а сидят по домам или вращаются в хорошем обществе [304] Bruchmüller W. Der Leipziger Student 1409–1909. Leipzig, 1909. S. 75. . «Близость Дрездена, внимание, обращаемое оттуда на Лейпциг, истинное благонравие высшего университетского начальства, — подытоживает Гёте, — все это не могло не оказывать нравственного и даже религиозного влияния».

Эта благоприятная для воспитания молодых русских дворян репутация Лейпцигского университета, о которой, конечно, знала Екатерина, скрывала два недостатка. Во-первых, именно в силу оживленной торговли и богатства приезжающих туда во множестве на учебу дворян Лейпциг для студентов был очень дорогим городом: некоторые, проведя здесь один-два семестра, не выдерживали высоких цен и уезжали в Иену, где в силу бюргерского характера студенчества прожиточный уровень был гораздо ниже.

Во-вторых, будучи интеллектуальным и культурным центром европейского масштаба, Лейпциг в то же время обладал старым университетом, который по своему внутреннему и внешнему устройству совершенно не соответствовал научным притязаниям времени, уже в полную силу проявившимся, например, при основании университета в Гёттингене. Саксонские курфюрсты, в отличие от правителей Ганновера, ничего не делали для модернизации своей «обители муз». Мало того, что во внутреннем управлении еще сохранялось утратившее в XVIII веке всякий смысл, средневековое деление на «четыре нации», но и с точки зрения преподавания далеко не во всех областях университет находился на должном уровне. Профессора Лейпцигского университета в последней трети XVIII в., после времен Готтшеда, больше не вписали крупных имен в историю немецкого Просвещения [305] Об отношении Лейпцигского университета к развитию немецкого Просвещения см.: Döring D. Die Universität Leipzig im Zeitalter der Aufklärung. Geschichte, Stand und Perspektiven der Forschung // Historisches Jahrbuch. Bd. 122 (2002). S. 413–461. . В одном из документов, связанных с «бунтом» русских студентов, немецкий чиновник приводил собственное мнение о том, что этот университет «не преследует цели воспитывать больших ученых или таких, которые будут изучать одни лишь так называемые изящные науки, а должен готовить людей, которые могут быть применены для государственных дел, то есть будут обладать полезными знаниями и хорошо писать» [306] Старцев A. И. Указ. соч. C. 115. . Фактически, тем самым, он признавал несостоятельность университета в смысле дававшейся в нем научной подготовки (заметим, что ни один студент Петербургской академии наук в XVIII в. больше не будет направлен в Лейпциг). К тому же процветали здесь и общие пороки всех тогдашних старых университетов — протекционизм и кумовство: Гёте описывал, как обвинения в «непотизме» (т. е. покровительстве родственникам) затрагивали даже самых уважаемых лейпцигских профессоров.

Для Екатерины II, тем не менее, Лейпциг был прежде всего городом, где учился граф Владимир Григорьевич Орлов. Младший брат фаворита императрицы Г. Г. Орлова, воспитывавшийся на попечении у братьев, в двадцатилетием возрасте был отправлен в Лейпцигский университет и провел там три года «в усердных занятиях, особенно интересуясь науками естественными и астрономией». По отзыву академика Я. Штелина, граф В. Г. Орлов «за короткое время своего пребывания в Лейпцигском университете добился очень больших успехов», которые показались императрице столь весомыми, что в двадцать четыре года она назначила его директором Петербургской академии наук [307] См.: Орлов-Давыдов В. Биографический очерк гр. В. Г. Орлова. Т. 1. СПб., 1878. С. 33. . Именно этот успешный пример Орлова, если не прямые его советы, подвигли императрицу к ее решению о выборе Лейпцига для обучения молодых дворян. Сам Орлов немедленно написал об этом своим учителям в Лейпциг. Перечень пройденных им наук показывал, что он занимался у знакомого нам астронома Г. Гейнзиуса (впрочем, уже весьма престарелого, так что на ход обучения русских дворян, прибывших в Лейпциг в 1767 г., за два года до его смерти, он уже никакого влияния не оказывал), а помимо него Орлов с благодарностью поддерживал переписку с профессором истории права И. Г. Беме и профессором философии X. Зейдлицем. Последние двое рассматривались в Петербурге как возможные опекуны русских студентов.