Андрей Андреев - Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века

Всего же, согласно матрикулам, в 1758—1760-е гг. студентами Кёнигсбергского университета были 19 выходцев из России, что, как мы видели, составляло далеко не полную цифру посещавших университетские занятия россиян, общее число которых могло, по крайней мере, достигать трех десятков человек. Так, профессор Ф. И. Бук вспоминал, что «мог насчитать в своей аудитории более двадцати четырех уроженцев России, среди которых несколько князей и дворян, иных из городского сословия и из хороших, но весьма удаленных семейств» [296] Geschichte des Herrn Friedrich Johann Buck, ordentlichen Professors der Logik und Metaphysik auf der königl. Universität zu Königsberg // Das Neue Gelehrte Europa. T. 20. Braunschweig-Wolfenbüttel, 1775. S. 1037–1038. (под последними, вероятно, имелся в виду А. М. Карамышев, родившийся в дворянской семье в Сибири).

Столь высокое представительство русских студентов в немецком университете было абсолютным рекордом для XVIII века. Оно объяснялось, конечно, теми уникальными, отчасти случайными обстоятельствами, в которых находился Кёнигсбергский университет в отношении к России в 1758–1761 гг. Но одновременно, именно этот короткий эпизод в истории русско-немецких университетских связей послужил окончательным рубежом, после которого в России повсеместно утвердился интерес к европейскому университетскому образованию, вошедшему, наконец, в ряды общепризнанных ценностей и служившему обязательным элементом подготовки общественной элиты уже в последующие царствования, начиная с эпохи Екатерины II.

Близкое знакомство русских людей с высшим образованием, состоявшееся в середине XVIII века, придало новый импульс студенческим поездкам за границу в последующее время. Для царствования Екатерины II картина резко отличается от первой половины века (см. Введение, рис. 1–2): в ней теперь нет длительных спадов, годов, в которые студенты из России вообще не выезжали, но, напротив, число поездок не опускается ниже пяти человек в год, а по большей части их уровень колеблется от десяти до двадцати ежегодно. «Золотая» же пора русского студенчества в Германии наступила с середины 1760-х до конца 1780-х гг. За эту четверть века студентами немецких университетов стали около трех с половиной сотен уроженцев России, причем среди них равномерно представлены выходцы из Малороссии, центральных русских губерний и российские немцы.

В таком обильном студенческом потоке на первых порах еще очень заметна побуждающая роль государства. Так, только в 1765–1767 гг. правительство Екатерины II при ее личном участии отправляет в немецкие университеты 28 человек. Из них пятеро были командированы Академией наук, один — Санкт-Петербургским адмиралтейским госпиталем, десять человек — Святейшим Синодом, наконец, еще двенадцать молодых дворян находились в особом ведении Кабинета Ее императорского Величества. Об этой последней группе студентов, посланной в Лейпцигский университет преимущественно и пойдет речь в настоящем параграфе.

Обучение группы молодых дворян в Лейпциге в конце 1760-х гг. получило широкую известность в отечественной историографии благодаря тому, что среди них находился А. Н. Радищев. Уже в XIX веке в первых работах М. И. Сухомлинова на эту тему был поставлен вопрос, насколько повлияло обучение в Лейпциге на складывание мировоззрения писателя и можно ли уже здесь видеть зерна его последующих радикальных взглядов [297] Сухомлинов М. И. А. Н. Радищев // Исследования по русской литературе и просвещению. Т. 1. СПб., 1889. С. 141. . В советской историографии наиболее подробными и глубокими оказались исследования А. И. Старцева. Однозначно признавая за Радищевым звание дворянского революционера, историк без колебаний усматривал истоки формирования его революционных взглядов в годах учебы, проведенных в Лейпциге. Особое значение в связи с этим приобретал т. н. «студенческий бунт» лета 1767 г., в котором, по мнению Старцева, были продемонстрированы первые проявления «ненависти к самовластию, протеста против гнета и бесправия». Один из руководителей «бунта», друг Радищева Ф. В. Ушаков, скончавшийся затем в Лейпциге, рассматривался исследователем как «безвременно умерший борец-революционер».

Таким образом, как это часто проявлялось в советской историографии, основной акцент в исследовании пребывания русских студентов в Лейпциге переносился с собственно учебного процесса на проявления их «революционного протеста», при этом общее значение их учебы, ее место в развитии системы образовательных поездок русских студентов в немецкие университеты оставалось нераскрытым. Надо сказать, что основу для такой искаженной трактовки заложил сам А. Н. Радищев. Именно он в 1789 г., за год до выпуска «Путешествия из Петербурга в Москву» и спустя двадцать лет после окончания своего студенчества в Лейпциге, напечатал «Житие Федора Васильевича Ушакова» — по форме произведение мемуарного характера, в которое Радищев вставил, однако, множество критических суждений по отношению к самодержавию, подкрепляя их примерами из юности своих товарищей, центральным среди которых было описание их лейпцигского бунта.