Андрей Андреев - Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века

Со слов Гёте также становится понятно, что выбор Беме в роли ведущего наставника русских дворян, тянущихся к широкому образованию, был неудачным. Гёте, вообще, полагал, что Беме «не обладал счастливым даром обхождения с молодыми людьми, не способен был завоевать их доверие и по необходимости руководить ими», и, как считал сам автор воспоминаний, из всех многочисленных бесед с профессором он не получил никакой пользы [311] Гёте И. В. Указ. соч. С. 214. .

Между тем, в весенне-летнем семестре 1767 г. новопроизведенные русские студенты (записавшиеся в матрикулы польской нации 23 февраля н. ст.) приступили к учебе. Согласно составленному расписанию, они должны были четыре раза в неделю по часу заниматься немецким, французским языком и латынью, а также логикой с Зейдлицем и слушать лекции по всеобщей истории у Беме [312] РГАДА. Ф. 17. Ед. хр. 62. Л. 43–44. . По свидетельству Радищева, молодые дворяне прибыли в Лейпциг с «алчностью к наукам». Препятствием, однако, служило плохое знание ими немецкого языка. Надо сказать, что ввиду большого притока в Лейпциг иностранного дворянства некоторые профессора открывали чтение курсов на французском языке, в том числе и по тем предметам, учиться которым было предписано русским дворянам. Слушание лекций по-французски, особенно на первых порах, конечно, облегчило бы адаптацию русских студентов в университетской среде, но Бокум резко возражал против этого, не желая пересматривать свое решение.

По сути, сразу же по приезде в Лейпциг обозначился конфликт между представлениями студентов, о том, как они должны учиться, и требованиями их инспектора. Молодые дворяне, старшим из которых (Петру Челищеву, Федору Ушакову, Ивану Насакину, Алексею Кутузову) уже исполнилось двадцать лет, полагали, что сами в состоянии определить, какие лекции им полезно слушать и как лучше исполнить предписанную им императрицей программу учебы. Речь шла о противоречии между дворянским самосознанием, комплексом идей об их личной ответственности перед Отечеством и престолом, который воспитывался в них с детства, и необходимостью беспрекословно подчиняться внешней власти инспектора, с помощью которой тот пытался подавить это самосознание. Характерную оговорку допустил позднее в своих показаниях по делу о «бунте» один из учителей студентов, находившийся в близких к Бокуму отношениях и несомненно повторивший слова инспектора: «Господа студенты считают, что приехали в Лейпциг не для совершенствования своей нравственности, а лишь для занятий науками.» [313] Старцев А. И. Указ. соч. С. 107. . Иными словами, важнее даже самого обучения в университете, ради которого дворяне и отправились в Лейпциг, с точки зрения инспектора было «совершенствование нравственности», на деле проявлявшееся в мелком тиранстве над студентами, которое те не смогли долго терпеть.

О том, как действовал Бокум для улучшения нравственности своих подопечных, хорошо свидетельствовала уже первая история с пощечиной студенту, случившаяся спустя два месяца после приезда. Пощечина была дана Бокумом Ивану Насакину, пришедшему к нему с просьбой велеть протопить его жилище (студенты с самого начала, опять-таки из-за пресловутой необходимости экономить средства, были «втиснуты в маленький домик», где жили по двое в тесных, темных и холодных комнатах; Бокум же с семьей поселился отдельно, в просторном доме [314] Там же. С. 96. ). Тяжесть оскорбления усугублялась тем, что при его нанесении присутствовали не только другие студенты, но и посторонний человек — лифляндский студент Эрмесс, и, тем самым, оно становилось известным всему университету. Инспектор, который по высочайшей инструкции должен был быть хранителем дворянской чести, опозорил студентов. Федор Ушаков, как старший среди всей группы, написал русскому посланнику в Дрезден письмо с описанием тягостного положения молодых дворян, которые должны были воспринять это оскорбление как коллективное: «На нас указывают пальцами, вот, говорят, русские господа, одному из которых майор дал пощечину. Из этого следует, что нашей чести нанесен ущерб; более того, это — бесчестие для всех русских» [315] Там же. С. 99. . Воспользоваться же традиционным механизмом восстановления дворянской чести через поединок юноши не могли: Бокум являлся их начальником, а дуэли с начальством по кодексу чести были невозможны [316] Ср. обсуждение возможности поединка с Бокумом в описании самого Радищева: Радищев А. Н. Полное собрание сочинений. Т. 1. М.; Л., 1938. С. 170. . Даже сама императрица, когда до нее дошли известия о происшествиях в Лейпциге, написала канцлеру Н. И. Панину о Бокуме: «Что же касается до пощечин, то уже есть ли то правда, ни чем его оправдать не можно» [317] Старцев А. И. Указ. соч. С. 121. .