Александр Мещеряков: Император Мэйдзи и его Япония

Воду для первого купания брали из колодца и смешивали ее с водой из главной реки Киото – Камогава. Младенец спал головой к югу или к востоку, его изголовье охраняла пара собак из папье-маше. Между псами находился нож-оберег, деревянная кукла, предназначением которой было «впитывать» дурные флюиды, не давая им добраться до ребенка. Кроме того, в комнате находились две сушеных рыбы «канагасира» («твердая голова») и два ведра – одно с рисом, другое – с синими камнями. Зерна риса были обернуты в серебряную фольгу. При каждом перемещении младенца перед ним разбрасывали эти зернышки для того, чтобы разогнать злых духов. На ведре с рисом были закреплены два белых шнура. Каждый раз, когда младенец чихал, на шнуре завязывался узел. Так продолжалось семь дней. Считалось, что чем больше узлов, тем больше лет суждено прожить ребенку.

Весь этот ритуальный антураж устраивался под руководством Цутимикадо Харэо (1827–1869), наследственного прорицателя и заведующего астрологической службой двора. Именно он определил с помощью гадания, что плацента должна быть захоронена в синтоистском святилище Ёсида, расположенном на востоке города.

Считалось, что род императоров ведет свое происхождение от богини солнца Аматэрасу. Поэтому по случаю рождения принца его дед Тадаясу сложил:

В то время сложение стихов было нормальным способом высказывания. На право «настоящего» придворного мог претендовать только тот человек, который обладал соответствующими навыками.

Плаценту удалось захоронить не сразу. Согласно прорицанию, первые три дня после рождения были признаны неблагоприятными. Следующий день пришелся на смену «малого сезона» (в году их насчитывалось 24) – тоже неудачное время. На шестой день у младенца полагалось сбривать на голове пушок и нарекать его именем, а на седьмой день проводилась поминальная служба по покойной сестренке Сатиномия. В общем, завершить обряд и избавиться от плаценты удалось лишь на десятый день.

Император Комэй увидел своего сына только по прошествии месяца. Именно такой срок полагался младенцу для того, чтобы очиститься от скверны, вызванной родами. Мать с сыном уселись в паланкин, их сопровождала процессия в несколько десятков человек. Путь оказался долгим – восемь человек понесли паланкин ко дворцу кружным путем, предписанным прорицателем. На лбу Сатиномия был выведен красным иероглиф «собака», который должен был охранять его.

Комэй одарил сына амулетами и игрушками. Принц не остался в долгу – от его имени император получил 100 золотых монет, превосходную бумагу, водоросли, сушеного леща, бутылку сакэ и свежую рыбу, которая была возложена на алтарь во дворцовом синтоистском святилище. После этого Сатиномия «пожелал» вернуться в материнский дом.

Именно так описывает летопись «Мэйдзи тэнноки» первое свидание между отцом и сыном. Она не делает скидки на нежный возраст сына, который предстает как человек, который в состоянии управлять своим поведением и от рождения знает, что следует преподнести своему отцу [7].

В соответствии с древними установлениями ребенок императора воспитывался не во дворце, а в материнском доме. Однако сама мать, как и было положено даме на государевой службе, большую часть времени проводила во дворце. Главной воспитательницей младенца стала его прабабка Накаяма Цунако. К этому времени она уже обрила голову и стала буддийской монахиней, но когда ей приходилось «выходить в свет», надевала парик.

Жизнь в Киото текла размеренным и изолированным от внешних событий чередом, но на самом деле появлялось все больше свидетельств того, что в самом скором времени этому спокойствию настанет конец.

24 июля парусник «Князь Меньшиков» доставил в порт Симода семерых потерпевших кораблекрушение японских рыбаков. Корабль принадлежал российско-американской полугосударственной торговой компании. Пользуясь случаем, она хотела установить торговые отношения с Японией.

Когда «Меньшиков» бросил якорь, его буквально облепили японцы, желавшие осмотреть корабль. Они твердо знали: как только появятся чиновники, зевак мгновенно прогонят. Так и получилось. Торговых отношений завязать также не удалось, морякам запретили сходить на берег. Более того – власти настолько не желали никаких контактов с внешним миром, что даже отказались принять своих соотечественников. Капитан высадил их на берег в пяти милях от Симода.