Андрей Марчуков - Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Для того, чтобы всесторонне проанализировать или хотя бы обозначить все аспекты этой многоплановой проблемы, определить, как формировался и менялся в русском сознании образ (или образы) этих земель и их населения, потребуется не одно исследование. Ведь у каждой эпохи, у каждой социальной и профессиональной группы, даже у каждого человека этот образ свой, несущий на себе отражение времени, политической действительности, социального и индивидуального опыта, но вместе с тем имеющий под собой некую общую основу, что и делает его достоянием всего народа, феноменом массового сознания. Удобнее взять какой-то один аспект осмысления этого образа, причём такой, который бы в наибольшей, по возможности, степени влиял на его формирование.

Поистине исключительная роль тут принадлежит литературе: ведь она напрямую обращается к чувству, к области психологии, к эмоциональной сфере, исподволь формируя мировоззрение, стереотипы и поведенческие практики. С глубокого средневековья и вплоть до второй половины ХХ века в формировании пространственных образов литература играла ведущую роль, и лишь затем она начала уступать пальму первенства кинематографу и особенно телевидению. Поскольку литература глубоко индивидуальна, то в деле формирования образов велика роль личности автора — писателя, поэта.

Не будет преувеличением сказать, что у десятков миллионов человек, живущих на пространствах бывшего СССР, образ Белоруссии сформирован всего несколькими песнями. И прежде всего необыкновенно лиричными и в то же время ёмкими «Белоруссией» («Белый аист летит»), и «Беловежской Пущей» А. Н. Пахмутовой и Н. Н. Добронравова, и не менее тонкой и поэтичной «Девушкой из Полесья» («Олесей», или, на белорусский лад, «Алесей») О. Б. Иванова и А. Г. Поперечного, исполненными, соответственно, «Песнярами» и «Сябрами».

Кстати, появление этих песен весьма любопытно с точки зрения понимания того, как могут возникать и закрепляться в массовом сознании подобные пространственные образы. История появления «Беловежской Пущи» и «Белого аиста» (обе — 1975 год) в этом отношении вполне традиционна. Их написанию предшествовала поездка Пахмутовой и Добронравова по Белоруссии, и песни родились под впечатлением от всего, что они там увидели и прочувствовали. А вот «Девушка из Полесья» (1978 г.) имеет совершенно иное, литературно-кинематографическое происхождение. Эта песня восходит к знаменитой повести А. И. Куприна «Олеся» (1898 г.) и двум снятым по ней кинолентам: французской «Колдунье» («La Sorciere», 1956 г., что называется, по мотивам) в главной роли с М. В. Поляковой-Байдаровой, более известной как Марина Влади, и отечественной экранизации повести — фильму «Олеся» (1971 г.) с Л. А. Чурсиной. И сама повесть, и обе её экранизации были очень популярны в нашей стране и вдохновили Поперечного и Иванова на создание песни.

Любопытно и то, что образ купринской Олеси претерпел этническую и пространственную эволюцию. Авторами песни она была переселена в белорусское Полесье («Живёт в белорусском Полесье кудесница леса — Олеся») и стала лирическим олицетворением именно Белоруссии. Между тем свою повесть Александр Куприн написал после поездки на Волынь, и действие в ней происходит в глухом уголке

Волынской губернии, на границе с Полесьем, то есть в той части полесского региона, что ныне находится в пределах Украины. Да и этнический контекст в повести явно украинский. Но самое интересное, что эта волынско-полесская Олеся, ставшая впоследствии олицетворением Белоруссии — Алесей, на самом деле звалась Алёной и с очень большой долей вероятности была… русской (великоросской), чему у Куприна есть немало свидетельств. И по своей внутренней и внешней красоте и чувству достоинства разительно (по мнению главного героя повести) отличалась от туземных «дивчат» [3] Куприн А. И. Сочинения в 3 томах. Т. 1. М., 1954. С. 335–409, 562–564. .

Вот так образ литературный (возможно, навеянный какими-то местными преданиями) может стать основой для пространственного образа целой земли (а теперь даже страны). А характер литературы, как рассчитанной на массового потребителя, только облегчает формирование подобных образов. Естественно, понятие массовости в каждую эпоху относительное. Ясно, что в XIX веке в России художественная литература могла рассчитывать прежде всего на образованные слои. Но уже с середины века, не говоря о второй его половине, литература становилась всё более демократической по своей аудитории, проникая в народ — сначала в городские слои, а затем и в крестьянство. Конечно, в деревне в основном читали духовную литературу, повествования из библейской истории, лубок, книги на историческую тематику (о войнах и полководцах). Но имелись в крестьянских избах и сочинения Пушкина, Льва Толстого, Гоголя, Короленко, Гаршина, Крылова, Некрасова, а у тех крестьян, кто занимался отходничеством и бывал в городах, встречались даже собрания сочинений [4] Громыко М. М., Буганов А. В. О воззрениях русского народа. М., 2007. С. 398–403. . И к тому же надо помнить, что одной из форм распространения книжности в русской деревне были коллективные чтения вслух, заметно увеличивавшие охват сельской аудитории книжной культурой. Соответственно, книжные образы начинали влиять на мироощущение и этих групп.