Сергей Ачильдиев - Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

Поднимаясь в пунинскую квартиру по крутой и тёмной лестнице одного из флигелей Фонтанного дома (здесь, вероятно жили привилегированные из шереметевской челяди), он спросил:

— А можно ей поцеловать руку? Как вы думаете?

— Даже должно.

…Мы не успели ещё позвонить, и Симонов вдруг быстро снял с лацкана пиджака новенький орден и сунул в карман» [15. С. 440–441].

Параллельные заметки . 1917 год и последующие десятилетия не могли не отразиться на характере российской интеллигенции. В общей своей массе она стала боязливой, излишне доверчивой и сговорчивой. Советская власть приучила её к двойному сознанию и даже двуличию: до сих пор дома, на кухне, говорится одно, а в публичном месте, особенно в присутствии начальства, — прямо противоположное…

Однако эти неимоверно тяжёлые условия помогли отечественной интеллигенции излечиться от некоторых прежних болезней — воинственной страсти к террору, революционного соблазна, убеждённости в том, что мир можно изменить к лучшему в кратчайший срок … В частности, исчез такой застарелый недуг, как фетишизация народа. Когда-то Николай Лесков с гордостью говорил: «Я не изучал народ по разговорам с петербургскими извозчиками, а я вырос в народе на гостомельском выгоне, с казанком в руке, я спал с ним на росистой траве ночного под тёплым овчинным тулупом … Я с народом был свой человек…» [32. С. 151]. Надо было хлебнуть вместе со всем народом жуткого советского лиха, пройти через изощрённую, унизительную психологическую пытку, через лагеря, чтобы понять: и петербургские извозчики, и интеллигенция, и ты сам — тоже народ, ничем не хуже тех, которые на «гостомельском выгоне», — и сказать о себе устами Андрея Платонова: «Без меня народ неполный».

Конечно, истребление интеллигенции и самого интеллигентского духа с размахом осуществлялось по всей стране, но, пожалуй, в Петрограде-Ленинграде оно проводилось наиболее планомерно и последовательно. Город, который ещё ранней осенью 1917 года считался одним из крупнейших центров культуры и искусства не только России, но Европы и мира, в последующие десятилетия пережил настоящую культурную катастрофу.

Параллельные заметки . «Преступление и наказание» — формула, которой Фёдор Достоевский назвал свой один из самых петербургских романов, — может служить заглавием и всей истории Петербурга. Преступлением было заставлять Россию, напрягая все силы, строить этот город с нуля, да к тому же в столь гиблом месте, и Россия наказала свою навязанную ей столицу, лишив её и столичного статуса, и имперского величия…

Два столетия подряд — XVIII и XIX-е — Петербург перестраивал всю Россию под себя, но в ХХ веке она, хотя всё же и приняла его, сполна отыгралась на этом городе за все свои предшествующие тяготы. Потому что никакую страну петровскими методами переделать невозможно: если варвара перевоспитывать по-варварски, получится всё равно варвар, только уже в квадрате.

На исходе 1930-х годов петербургская интеллигенция как массовое явление почти исчезла: одни успели вовремя эмигрировать или по крайней мере перебраться в Москву, другие были выдворены из страны, сгинули в лагерях и ссылках, третьи умерли от голода и лишений. Те, кто остался, были развращены подачками властей или запуганы настолько, что ушли во внутреннее подполье.

Когда умирает яркий музыкант, артист, режиссёр, писатель, художник, говорят, что общество понесло невосполнимую утрату. Здесь же — в историческом аспекте одномоментно — город потерял сотни, тысячи видных деятелей культуры. Замерло или вовсе прекратилось развитие ряда новых направлений в науке и искусстве, были разрушены многие творческие школы в живописи, литературе, медицине, промышленности… Прервались преемственность идей, мировоззрений, отношения к профессии… В итоге необычайно напряжённое поле петербургской культуры почти полностью разрядилось. Петербург в культурном отношении стал напоминать Средневековье. Михаил Зощенко писал о нём рассказы, полные трагизма, и читал их со сцены, ни разу даже не улыбнувшись, но аудитория, в подавляющем большинстве не понимая этого, заходилась от хохота.

Параллельные заметки . Одно из наглядных свидетельств почти полного исчезновения интеллигенции — мгновенные перемены в русской лексике, которые так точно отразил в своих рассказах Зощенко.

Именно культурный слой народа всегда служит тем сдерживающим фильтром, через который происходит постоянное, но строго дозированное обогащение литературного языка за счёт просторечных слов и выражений. Когда же в России 1920–1930-х годов этого фильтра не стало, возникла своего рода озоновая дыра. В разговорную речь ничем не сдерживаемым потоком хлынули языковые неправильности, вульгаризмы, бездушный канцелярит, блатная лексика…