Сергей Ачильдиев - Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

Позже было утверждено и ограничение на саму творческую деятельность. Ею могли заниматься не те, кто имел талант, а те, кто имел «хорошую» анкету и являлся политически благонадёжным.

Эти ограничения сломали творческие судьбы не одного поколения и в итоге сформировали огромный пласт подпольной культуры, особенно значительный в Ленинграде. Именно андеграунд в поэзии, прозе и литературной критике, живописи, скульптуре и художественной фотографии, симфонической и рок-музыке осваивал новые формы искусства, запрещённые, как и сами авторы, официальными инстанциями. Вот небольшой отрывок из мемуаров известного ленинградского искусствоведа Михаила Германа, наглядно характеризующий уродливую реальность той несвободы, в которой были вынуждены существовать деятели ленинградской культуры: «Тогда (летом 1953 года, то есть уже после смерти Сталина. — С. А.) я ещё много рисовал, летом бродил по городу с альбомом. Но Вы, любезный читатель, думаете, что каждый мог выйти на улицу и рисовать? О, нет! Надо было получить в Академии <���художеств> особую бумагу, этакий фирман с печатью, что студенту имярек разрешается рисовать, — и далее следовал перечень того, что разрешается. Иначе забирали в милицию, и хорошо, если только в неё» [14. С. 214].

На высшем государственном уровне усиленно проводилось внедрение вульгарно-социологизированного понятия интеллигенции как «прослойки общества». Такой подход был продиктован не только стремлением упрощать сложные социальные явления и процессы, но и попыткой вытравить важнейший, морально-нравственный, аспект уникального социокультурного феномена в российском обществе. Неслучайно настоящий гуманизм было объявлен только «пролетарским» («социалистическим»), мораль — «революционной» и «коммунистической», а слово «милосердие» было вообще вычеркнуто из советского лексикона.

Широко использовались такие средства в борьбе с интеллигенцией, как её публичное унижение, открытая дискредитация и даже шельмование. Уже в 1920-е годы при активном участии советской пропагандистской машины слово «интеллигент» получило синоним «обыватель», что трактовалось как озлобленный, ограниченный, никчёмный человек, не понимающий грандиозных преобразований, которыми живёт его народ. 9 октября 1918 года петроградский интеллигент Георгий Князев цитировал в своём дневнике статью из «Красной газеты»: «Почему интеллигенция не поняла Октябрьской революции? Интеллигенция оказалась невежественной в социальных науках, неподготовленной к пониманию великих общественных событий, не умевшей вдуматься в чёткие научные понятия из области социологии и истории, в понятие класса, характеристики империализма, классовой борьбы». «Оказывается, — с горечью комментировал этот пассаж автор дневника, — “законы-то об обществе” в кармане у рабочего. А косные интеллигенты это-то и проглядели» [24. С. 105].

Одновременно режим культивировал презрительное отношение к интеллигенции. В печати и в публичных выступлениях интеллигенцию часто называли «гнилой», «трусливой», «хлипкой», «предательской», «гнилым болотом», «двурушниками» и т. д., и т. п. С молчаливого одобрения власти в русской лексике закрепились пренебрежительные обращения к интеллигенту: «Ишь, а ещё очки напялил!», «Эй ты, в шляпе!»… В советских романах, пьесах, фильмах именно интеллигенты зачастую оказывались отрицательными героями, именно они выступали в роли вредителей, врагов, предателей, безнравственных личностей…

Многое делалось также для того, чтобы уничтожить интеллигенцию изнутри. Руководствуясь древним принципом «разделяй и властвуй», коммунистический режим по всей стране установил многоуровневую систему поощрений и наказаний, которая действовала и в отношении интеллигенции. Наиболее послушных и верных прикармливали материальными благами-подачками в виде высоких гонораров, бесплатных квартир, дач, автомобилей (нередко с водителями), бесплатного и качественного медицинского обслуживания, закрытых магазинов, поездок за рубеж, путёвок в дома отдыха и санатории. А строптивцев держали в постоянной нужде и страхе перед возможным лишением даже скудного заработка или ареста.

Чтобы противостоять этой политике кнута и пряника, требовались редкое мужество и стойкость. Однако даже не находившие в себе сил сопротивляться, не могли не испытывать уважения к тем избранным, кто и в этих тяжелейших условиях сумел оставаться самим собой. «Во второй половине 30-х годов, — вспоминала в записных книжках Лидия Гинзбург, — Симонов… попросил меня познакомить его с Анной Андреевной. Она разрешила его привести.