Сергей Ачильдиев - Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

«В отдельности влияние каждого культурного человека на окружающую жизнь может казаться очень скромным и не оправдывать приносимой им жертвы, — писал петербургский интеллигент, поэт Михаил Лозинский. — Но как только один из таких немногих покидает Россию, видишь, какой огромный и невосполнимый он этим наносит ей ущерб: каждый уходящий подрывает дело сохранения культуры; а её надо сберечь во что бы то ни стало. Если все разъедутся, в России наступит тьма, и культуру ей придётся вновь принимать из рук иноземцев. Нельзя уходить и смотреть через забор, как она дичает и пустеет. Надо оставаться на своём посту. Это наша историческая миссия» [21. С. 530].

С началом войны в областном управлении госбезопасности быстро заметили воскрешение петербургского самосознания и квалифицировали этот факт как проявление «антисоветских настроений». Уже в декабре-январе первой блокадной зимы, «опасаясь более всего организованного выступления населения Ленинграда, органы УНКВД особое внимание уделяли той части общества, которая потенциально могла стать организующей силой протеста — интеллигенции…» [29. Т. 1. С. 279–280]. Немедленно были применены испытанные средства: в ряде вузов и промышленных предприятий чекисты «раскрыли» антисоветские организации и группы, а затем объединили их в единый «подпольный центр контрреволюционной организации, который руководит всей вражеской работой антисоветских групп», и называется этот центр «Комитетом общественного спасения» [29. Т. 1. С. 280]. Всё это, включая обвинения в подрывной деятельности (изготовление листовок, призывы к голодным бунтам), в подготовке к встрече нацистов и оказании им всяческой помощи, не отличалось оригинальностью и, само собой, не имело под собой никаких реальных оснований. Тем не менее аресты следовали один за другим. В частности, на протяжении первых полутора месяцев 1942 года «за контрреволюционные преступления» в городе были арестованы 958 человек, а за первую половину марта — ещё 240 [29. Т. 1. С. 336].

Но по-настоящему массовый погром начался уже после войны…

В 1946 году был принят, а затем специальным решением Совнаркома СССР закреплён в пятилетнем плане развития народного хозяйства страны курс на возрождение Ленинграда в качестве крупнейшего индустриального и культурного центра. Однако, отмечает историк послевоенного Ленинграда Александр Ваксер, как раз «социальные, культурные аспекты в этих планах и постановлениях в региональном масштабе не прописывались» [9. С. 22–23]. Последствия не заставили себя долго ждать. «Обратимся к такому авторитетному, тщательно составленному на обширной документальной базе источнику, как хроника “Культурная жизнь в СССР”, — продолжает Ваксер. — За 1946 г. в числе существенных фактов культурной жизни страны Ленинград называется 49 раз, в 1950 г. — 19 раз, в 1951 г. — 16» [9. С. 144].

Это была не случайность, это была закономерность. Череда постановлений ЦК партии дала начало массированной травле Дмитрия Шостаковича, Анны Ахматовой и Михаила Зощенко, ряда других известных деятелей искусства. В Москву перевели Академию художеств, Институт востоковедения АН СССР, издательства «Художественная литература» и «Молодая гвардия».

Даже то, что оставалось, старались разогнать, как, например, Ленинградское отделение академического Института истории СССР. Всё углубляющаяся провинциализация Ленинграда заставляла выдающихся представителей творческой интеллигенции перебираться в Москву: в конце 1940-х и в 1950-е годы уехали композиторы Дмитрий Шостакович и Георгий Свиридов, дирижёры Самуил Самосуд и Борис Хайкин, кинорежиссёры Сергей Герасимов, Лео Арнштам, Михаил Калатозов, Александр Зархи и Леонид Трауберг… В столице было всего больше — театров, оркестров, киностудий, а значит, и возможностей для творческой самореализации и общения, но главное — там было, хотя бы и ненамного, больше свободы, потому что главный царь не так мелочен и мстителен, как местный маленький царёк.

Конечно, интеллектуальное и творческое обескровливание испытывали и другие города Советского Союза. Но Ленинград переживал это крайне остро: на фоне великих архитектурных ансамблей и культурных традиций всё выглядело особенно обидно и, сверх того, нелепо. Это вело «к оскудению мысли, социально-психологическим эпидемиям. Доля самостоятельно и трезвомыслящих граждан среди ленинградцев, которые были в состоянии интеллектуально не зависеть от пропаганды, сокращалась» [9. С. 145].