Маргарита Рютова-Кемоклидзе - Квантовый возраст

Что же касается третьего пункта, то каждый догадается, что это статья Юрия Борисовича по 38-му году, и в общем будет прав. Но это ирония судьбы: 58–20 — номер домашнего телефона Юрия Борисовича, которым до сих пор пользуется его семья. «Любят меня органы, — говорил Юрий Борисович, — и телефон сразу поставили, и номер блатной дали».

День в день, 26 апреля 1948 г., Юрию Борисовичу велено было на работу не выходить. Теперь уже ошибки не могло быть. И снова с двумя конвойными его отправили в городскую тюрьму. Но назавтра Юрий Борисович на работу не вышел. Не вышел он и на следующий день. Это взволновало арестантов.

«Перед тем, как выпустили Юрия Борисовича, я сняла ему комнату, — рассказывала Ольга Кузьминична, — так же как месяц назад сняла комнату для Карлуши, а год назад для Роберта Бартини. И хотя мы решили пожениться и родители приготовили нам комнату с занавесочками, с красивыми подушечками на кровати, яства свадебные были закуплены, он должен был пожить в другом месте. То была страстная неделя, и на этой неделе замуж не выходят. А через неделю мы должны были пожениться. Но он не вернулся. И я пошла в городскую тюрьму. Дежурный на мой вопрос об арестанте из спецтюрьмы говорит, что сейчас уходит этап и никто ничего узнавать не будет, велел приходить завтра. А за забором я слышала уже лай собак. В это время подошел трамвай, и я быстренько уехала. Останься я на десять минут у ворот, я бы его увидела. Хотя, может, и к лучшему, что не осталась. Знаете, когда собаки лают и впереди идут двадцатипятилетники в кандалах, а за ними обычные этапники, эта картина не из приятных. Я видела раньше такую картину. И только в Енисейске мы узнали, что произошло.

Оказывается, 10 марта 1948 г. вышел негласный указ о том, что лица с 58-й статьей частей таких-то и таких-то после отбытия десятилетнего наказания отправляются в ссылку на такой-то срок. Значит, если у тебя 58-я статья, было у тебя поражение в правах, не было у тебя поражения в правах, катись. Последним, кто вышел из наших до этого указа, был Карлуша. Его освободили 8 марта. Следующим был Юра. И когда 27 апреля он не вышел на работу, я решила срочно ехать в Москву. Надо было везти „Пятиоптику“, которую Юра дал вынести с территории завода заранее и попросил спрятать у Карлуши Сцилларда. Второго мая я была уже в Москве. В начале июня пришла телеграмма Румерам, а я жила у них: „ Прибыл Енисейск, пришлите тысячу “. Я хватаю Осипа Борисовича в охапку и начинаю по большой квадратной прихожей танцевать вальсом».

«Енисейск (дата не проставлена)

Дорогая моя Оленечка!

Я страшно тосковал по тебе и боялся лишиться тебя, и жизнь показалась совсем бессмысленной. Твоя телеграмма привела меня в восторг, в особенности потому, что получение телеграммы совпало с прояснившейся возможностью жить и устроиться. Итак, я получаю кафедру в Учительском институте…

Кроме того, я надеюсь, что ты привезла мои работы. Если Дау нет в Москве (почему я не получил его телеграммы?), то работы необходимо передать Леонтовичу и просить его сделать изложение результатов для предварительного сообщения в Докладах. Ты знаешь, какое значение имеют для меня мои работы. Надеюсь, что с Карлушей все благополучно и что мои работы целы. Если нет, то сообщи мне телеграфно , и я их сейчас же восстановлю.

Я страшно рад, что мне прислали столько денег. Ведь я нашел в дороге людей, которые поделились со мной последним, и я смог сразу отдать им долг…».

Это первое письмо Юрия Борисовича к Ольге Кузьминичне из Енисейска. Дорога до Енисейска заняла больше месяца. «Я ведь не знал, куда меня везут, — рассказывал Юрий Борисович, — и это одна из неприятных вещей в этапе. И вообще этап — это совершенно особое явление. Арестантские вагоны „селедочкой“, публика разношерстная, словом, все как полагается. Но такой человек, как я, отбыв 10 лет, чувствует себя на этапе королем, конвой не придирается, урки не обижают, они считают, что человек, который отсидел 10 лет, — праведный человек. По мере того, как этап двигался (чудовищно медленно!), наши вагоны все уплотнялись и уплотнялись новыми этапниками. На Урале к нам попал один старичок, профессор, совсем инвалид — он был парализован на одну сторону. Попросил у меня закурить. Я сказал, что нет у меня курева, что меня вот урки снабжают (урки собирали мне то хлеб, то табак) и что я попрошу Гришу помочь ему. Был такой пахан, армянин, он ехал в нашем вагоне, очень уважал меня и все время доказывал преимущества организации воровского общества по сравнению с нашим („Вот вы голосуете и принимаете решение большинством голосов — это неправильно. Если у нас против хотя бы один человек, решение не принимается“, — так объяснял мне Гриша право вето). Я попросил Гришу покормить старика. „Посмотрим, что за тип“, — сказал он, познакомился, поговорил, сказал: „Пойдет“. Старик ел жадно, а потом начал извиняться: „Ах, Гриша, ведь я вас разоряю“. — „Нет, — отвечал Гриша, — меня разорить невозможно, меня государство пятый раз пробует“. С Гришей мы расстались в Красноярске. Меня высадили и через несколько дней посадили на пароход. Его отправили дальше».