Маргарита Рютова-Кемоклидзе - Квантовый возраст

— Я думаю, что вы правильно делаете, профессор Карман. Это не революция, а какое-то повальное помрачение рассудка. И если так будет продолжаться, я тоже скоро уеду домой.

— Вы все с ума сошли, — сказал Борн, — ничего не будет продолжаться, вся эта ерунда скоро кончится.

Но это продолжалось, и очень бурно.

Юрий Борисович вспоминает, как поразил его контраст между двумя факельными шествиями, устроенными одно за другим. Два факельных шествия подряд случались редко. В Германии среди студентов была традиция устраивать Fackelzug — шествие с зажженными факелами. Поводом для факельцуга мог быть, например, юбилей любимого профессора, приезд знатного гостя или еще какое-нибудь важное событие.

И вот эти факельные шествия, веселые праздники, на глазах превращались в шествия штурмовиков.

Первое факельное шествие, свидетелем которого Юрий Борисович был в самом начале своего пребывания в Геттингене, было устроено в честь прибытия в Геттинген профессора теологии из Мюнхена, аббата Гуардини, иезуита.

Дело в том, что в германских университетах при выборе профессоров большую роль играла их религиозная принадлежность. Со временем это сгладилось, но в кругах теологов это обстоятельство оставалось еще важным. Собственно, для того чтобы смягчить эти противопоставления профессуры по религиозному признаку, решено было обменяться лекциями представителей двух разных направлений. Профессор-богослов Геттингенского университета, протестант, поехал в Мюнхен с лекцией, в которой, как он объявил заранее, изложит новые материалы об истории Среднего и Ближнего Востока в эпоху жизни Христа. Уже одно то, что Христос трактуется как историческая личность, а не божественная, подчеркивало чуждость всего этого направления католикам, в принципе своем утверждающим свою роль исполнителей «воли господней» здесь, на земле. Лекция геттингенского богослова должна была быть бомбой для католиков-мюнхенцев.

О чем будет рассказывать мюнхенский католик геттингенской публике, наполовину состоящей из неверующих и иностранцев, заранее не было известно.

На вокзал встречать гостя из Мюнхена отправилась вся геттингенская молодежь. Прошел слух, что вместе с аббатом приезжает сам папский нунций кардинал Пачелли. Молодым людям, никогда не видевшим кардиналов, было интересно посмотреть на встречу знатных гостей, которую местные власти собирались обставить с большой помпой.

Поезд из Мюнхена прибыл вечером. К третьему вагону подкатили ковер. На перрон вышел человек в красной мантии, в яркой кардинальской шапочке, со сверкающими бриллиантами на пальцах. Он шел не спеша, на ходу благословляя всех христиан и нехристей столь многонационального по своему составу Геттингена. Это и был кардинал Пачелли, который вскоре станет папой римским Пием XII и будет так снисходителен к зверствам и жестокостям фашизма.

Рядом с кардиналом, чуть позади него, шел человек небольшого роста, с блестящими черными волосами, профессор Гуардини. Поздним вечером того же дня студенты устроили шумный и веселый факельцуг.

Утром все собрались в Ауле, где Гуардини должен был читать лекцию. О чем, все еще не было известно. Аула была переполнена. Появился Гуардини, в знак приветствия аудитория затопала ногами. Аббат поднял голову, пристально посмотрел в зал, и наступила тишина.

«Я расскажу вам легенду о „великом инквизиторе“, которая потрясла меня и привела мою душу в смятение. Итак, о великом инквизиторе в романе Достоевского».

Гуардини быстро завладел аудиторией. Он вел свой рассказ в несколько театральной манере, на красивом гетевском языке, не вполне современном, сопровождая некоторые моменты скупыми, но очень выразительными жестами.

«И вот столько веков молило человечество с верой и пламенем: „Бо господи, явися нам“, столько веков взывало к нему, что он, в неизмеримом сострадании своем, возжелал снизойти к молящим». И дальше аббат поведал о том, как посетил детей своих Иисус Христос в образе человеческом, спустился на землю в том самом месте, где трещали без конца костры, сжигавшие еретиков ad majorem gloriam Dei (к вящей славе господней). Спустился в жаркую Севилью, где чинил жестокий суд и расправу великий инквизитор Торквемада.

Он пришел к людям молча и тихо, с солнцем любви в своем сердце. И чудо: его узнавали всюду, все, и старики, и дети, и тянули к нему руки с надеждой и любовью, и целовали за ним землю. На паперти Севильского собора перед ним пронесли во храм открытый белый гробик, в котором лежала семилетняя девочка, единственная дочь знатного горожанина. «Он воскресит твое дитя!» — кричала толпа обезумевшей матери. Она падает к ногам его: «Если это ты, то воскреси дитя мое!». И он с состраданием тихо произносит: «Талифа куми» — «и восста девица». Девочка подымается, в руках у нее белые розы. Толпа в смятении, в рыданиях падает ниц: «Это он!».