Анатолий Ахутин - История принципов физического эксперимента от античности до XVII века

Ольшки совершенно справедливо замечает, что только современному взгляду аксиомы механики кажутся очевидными и интуитивно ясными. Сами по себе они такой наглядностью не обладают. «Они связаны,— говорил Л. Ольшки,— с трудно доступными наблюдению и вычислению процессами, которые должны быть описаны с величайшей обстоятельностью, если желать понять их в их Экспериментально констатируемой реальности» Поэтому одной из основных задач Галилея была задача изобретения и истолкования таких уникальных и невообразимых ситуаций, в которых уму и интуиции делались бы внятными эти понятия,— задача, следовательно, в большей степени нацеленная на то, чтобы «формировать умы, а не обучать специалистов» 42 .

Преобразование мысли и воображения, которых требовало «коперниканское мышление», было, может быть, даже более трудным, чем то, которое вызвала в недавнем прошлом теория относительности Эйнштейна. Более трудным потому, что Галилей имел дело не просто с устоявшимися научными представлениями, но с самим здравым смыслом обыденной жизни. Поэтому Галилей часто сетует на «затверделое мышление», которое не способно освободиться от привычных определений (I, 374; 462— 463), или на недостаток воображения, неспособного выйти за рамки обыденного опыта и не имеющего другого наставника, кроме традиционных текстов.

Галилею было ясно, что без радикального преобразования всех навыков мышления и границ воображения новая физика не сможет выступить в качестве реального теоретического знания.

Сагредо, для которого «коперниканское мышление» приобрело уже черты очевидности и ясности и которого поэтому непосредственные конкретные результаты интересуют в большей степени, чем разбор недоумений Симпличио, полагает, что доводы Сальвиати очевидны и несокрушимы. Он видит уже, как под их напором трещит до всем швам здание аристотелевской физики, построенное на плохом фундаменте. Новые наблюдения, факты и открытия, уверен Сагредо, приведут к его полному разрушению, какими бы подпорками его ни снабжали. Но мудрый Сальвиати возражает ему. «Нет,— говорит он,— ...пока еще не нужно бояться подобной катастрофы... Совершенно напрасно было бы думать, что можно ввести новую философию, лишь опровергнув того или иного автора: сначала нужно научиться переделывать мозг людей» (I, 155). Да и сами персонажи — Симпличио, Сальвиати, Сагредо, присутствующий за кадром Академик — введены, конечно, не для простой драматизации. Они представляют собой именно образы умов, преобразуемых в процессе рассуждений и экспериментирования 43 .

Этот смысл рассуждений и экспериментов, проводимых в «Диалогах» и «Беседах», эта целенаправленность, которую Ольшки называет «сократовской миссией» Галилея 44 , как и сама диалогическая форма этих произведений, часто недооценивается историками науки и сводится к литературно-популяризаторскому приему. Между тем этот метод (сократический диалог) используется Галилеем настойчиво и вполне сознательно.

К моменту создания главного труда Галилей уже вполне осознал глубочайший логический (а не только методологический) смысл диалогической формы и «майевтического» метода ведения беседы 45 .

Известно, что в «Теэтете» Сократ называет себя учеником повивальной бабки Фенареты и свое искусство ставить вопросы и помогать собеседнику разродиться мыслью сравнивает с повивальным искусством. Это — существенная черта философского мышления, которое не выставляет свои истины как догмы, не вещает их как откровения, а лишь как бы доводит то мышление и понимание, которыми человек уже располагает, до такого состояния, когда собеседник находит нужную мысль как свою собственную, «припоминает» ее, как говорил Сократ.

Сократизм новой физики должен был не только испытать заново и в новом свете все старые вещи, не только растворить всякую внешнюю мышлению — авторитарную — истину в потоке самообосновывающегося картезианского мышления, он не мог этого сделать, не преобразуя реального обладателя этих вещей и носителя этих истин — самого мыслящего субъекта.

С первых реплик «Диалога» появляется эта «сократическая» тема. Доказательство наличия трех измерений пространства не только доступно пониманию, говорит Сальвиати, «оно, кроме то^ го, уже известно вам, хотя, может быть, вы не отдавали себе в этом отчета» (I, 108; см. также 67—70). Сальвиати редко когда сомневается в том, что ему удастся привести участников беседы к той же самой уверенности в чем-либо, какой обладает он сам (I, 118), и иногда даже высказывает шуточное подозрение, что Симпличио или Сагредо уже давно все поняли и только притворяются, чтобы посмеяться над ним (I, 121; 244; 475). Во всяком случае он всегда готов напомнить им то, что они «и без него знают» (1, 188; 235; 244) или же на худой конец «вырвать ответ изо рта» (I, 180; 349). Иногда эта манера даже раздражает доброго Симпличио. Так, когда Сальвиати собирается «проникнуть в суть рассуждений» Симпличио и сообщить ему истинную причину, в силу которой он считает Землю неспособной освещать, Симпличио возмущенно говорит: «Хорошо или плохо я рассуждаю, это, может быть, вы знаете лучше меня; но, хорошо ли, плохо ли я рассуждаю, я никогда не поверю, чтобы вы могли лучше меня проникнуть в суть моих рассуждений». «И все же я вас заставлю этому поверить»,— отвечает Сальвиати (I, 186). Когда Сагредо утверждает, будто может доказать, что вращающийся диск, ударившись о землю, может не только не замедлить, но, напротив, ускорить свое движение, Симпличио восклицает, что, если Сагредо его в этом убедит, то будет великим демоном. «Но демоном Сократа, а не демоном ада,— отвечает Сагредо.— ...Я же вам говорю, что если кто-либо не знает истины сам от себя, невозможно, чтобы другие заставили его это узнать; я могу прекрасно учить вас вещам, которые ни истинны, ни ложны, но то, что истинно, т. е. необходимо, чему невозможно быть иным,— это каждый заурядный ум знает сам по себе или же невозможно, чтобы он это вообще узнал» (I, 257). Сократовская майевтика возможна, следовательно, потому, что при этом открывается или формируется необходимое знание, т. е. мышление открывает в себе новое логическое измерение, в архитектонике разума пробуждается (вспоминается) новая, дремавшая (забытая) до тех пор возможность. Это означает, что новое знание, развернутое в ситуации сократического диалога, не просто «преподается» или «внушается» слушателю, но обнаруживается как раскрытие возможности его собственного мышления, т. е. выступает для него не авторитетно приказанным, а-имманентно доказанным. В сократическом диалоге мышление собеседника формируется, а не информируется.