Сью Придо - Жизнь Фридриха Ницше [litres]

Первую главу – «Почему я так мудр» – он начинает с загадки: «Я умер уже в качестве моего отца, но в качестве моей матери я еще живу и старею». Он находится в обоих мирах. Кто же он? Не святой, не призрак – просто ученик Диониса. Он предпочитает быть сатиром, а не святым; разрушать идолов, а не устанавливать их. Последнее, что ему хочется, – «улучшать» человечество. Он предлагает взглянуть на его ноги и убедиться, что они сделаны из глины.

Он продолжает настаивать на своем безупречном здоровье. Если воспринимать все это буквально, то это полный вымысел, медицинские фантазии. Уже кое-что зная о его жизни, мы можем увидеть в этом описании попытки опровергнуть мнение, которое в тот век сифилитической паранойи неминуемо складывалось о любом мужчине, страдавшем от необъяснимых проблем со здоровьем, особенно если его отец умер от «разжижения мозга». Он с болезненным жаром доказывает нам, насколько он физически крепок. Да, у него есть проблемы со здоровьем, но это просто результат «небольшой местной дегенерации». Эта небольшая местная дегенерация привела к общему истощению и слабости желудочно-кишечного тракта, который, как он признается, уже давно подвергает серьезным испытаниям его физическую и психическую системы. В результате он обучился навыкам и знаниям, чтобы смотреть на мир с другой стороны. Он сравнивает себя с раненым хирургом, который обращает собственную боль на благо обществу. Только он, раненый хирург культуры, способен на переоценку всех ценностей.

Мы подозреваем, что он на полном серьезе снова говорит нам, что рецепт человеческого величия – это amor fati , нежелание что-либо изменять ни в прошлом, ни в будущем, ни в вечности [12]. Продолжая, он говорит, что уже его мать и сестра пробуждают в нем глубочайшее сомнение в amor fati и вечном возвращении:

«Когда я ищу глубочайшую противоположность себе, неописуемую заурядность инстинктов, то всякий раз обнаруживаю свою мать и сестру – верить, что я в родстве с такими канальями , было бы святотатством по отношению к моей божественности. Обращение, которое мне приходится терпеть со стороны моей матери и сестры, вплоть даже до этого момента, внушает мне несказанный ужас: здесь работает совершенная адская машина… совершенно нету сил на то, чтобы обороняться от ядовитого отродья… Но я признаюсь, что глубочайшим возражением против “вечного возвращения”, моей по-настоящему бездонной мысли, всегда были мать и сестра… Человек менее всего состоит в родстве со своими родителями: было бы крайним признаком заурядности быть сродни своим родителям» [13].

Далее он высказывает поразительную чушь о том, что является чистокровным польским дворянином и что в нем нет ни капли «дурной» немецкой крови. При этом Ницше не предполагает, что Франциска и Элизабет тоже имеют польское происхождение, но продолжает называть их «моя мать» и «моя сестра». Чему же верить, когда он всерьез утверждает, что достоин доверия больше, чем любой другой мыслитель?

Следующее эссе – «Почему я так умен» – развивает тему легких и желудка как самую важную для его философских упражнений. Он выступает как гуру в области диеты и спорта. Если избегать кофе и жить в сухом климате, то вы достигнете такого же здоровья, как и он сам. Довольно странно, что он отвергает кофе и одновременно восхищается лучшим в мире туринским кофе. Он советует жить в Париже, Провансе, Флоренции, Иерусалиме или Афинах. Но прежде всего не надо жить в Германии, где климат вредит внутренним органам, какими бы здоровыми они ни были изначально [14]. Крепкий желудок – вот что самое важное для философа.

Никогда не доверяйте идеям, которые пришли вам в голову не на свежем воздухе. Освободите свой разум от всех великих императивов и не пытайтесь познать самих себя.

Противореча всему, что он только что советовал, он без тени иронии утверждает, что необходимое условие для того, чтобы стать собой, – не иметь ни малейшего понятия о том, кто ты.

«Мы, которые в болотном воздухе пятидесятых годов были детьми, мы необходимо являемся пессимистами для понятия “немецкое”», потому что как может существовать цивилизованная мысль в государстве, где господствует лицемер? Ницше верит лишь во французскую культуру. А раз уж он касается вопросов культуры, то не упускает шанса снова высказаться по поводу Вагнера, который некогда стал для него первой возможностью вдохнуть полной грудью. Он признается, что с тех пор, как впервые услышал «Тристана и Изольду», всегда ищет во всех искусствах той же грозной и сладкой бесконечности. Козима Вагнер обладает самой благородной натурой в Германии, а также самым ценным голосом в вопросах вкуса. Дни, проведенные в Трибшене, он ни за что не хотел бы вычеркнуть из своей жизни.