Сью Придо - Жизнь Фридриха Ницше [litres]

В дни Трибшена принято было считать Вагнера Дионисом при Козиме-Ариадне, а роль Тесея исполняли Ницше и фон Бюлов, но теперь Ницше постоянно и открыто сам принимает имя Диониса, а Козима-Ариадна все чаще появляется в его писаниях.

Самозваный Дионис перестал сдерживать себя ограничениями, которые существовали для него в молодости. Эротизм начинает преобладать. «Жалоба Ариадны» – ничем не сдерживаемая фантазия, в начале которой Ариадна, раскинув руки, дрожит и молит бога. Дионис, «безжалостный охотник», разит ее молнией. Она признает в нем бога. Трепеща под его острыми холодными стрелами, она склоняется перед ним, извивается в муках, покоряясь, и сдается на милость вечного охотника – незнакомого бога. Он слишком сильно давит на нее; он забирается в ее мысли. Она покоряется, катаясь по земле от восторга. Бог-палач мучает ее. «Возвращайся же, мой неизвестный Бог! Моя боль! Мое последнее счастье!» – кричит она. Он является во вспышке молнии. Заканчивается стихотворение словами «Я – твой лабиринт». До того было вполне понятно, кому из влюбленных – Дионису или Ариадне – какая строчка принадлежит, но для строчки «Я – твой лабиринт» такой ясности нет. Вероятно – обоим.

Хотя Ницше редко кому-то посвящал свои книги, «Дифирамбы» посвящены «творцу “Изолины”». Это Катюль Мендес – та самая «лилия в моче», писатель, что сопровождал в Трибшен Жюдит Готье.

Мендес написал либретто оперы Андре Мессаже «Изолина» – сказки с Титанией, Обероном и драконами, премьера которой состоится в Париже в следующем месяце – в декабре 1888 года. Со времен Трибшена не видно никакой связи, даже в голове у Ницше, между ним и Мендесом. Не собирался ли Ницше с помощью этого лестного посвящения убедить Мендеса перевести его книги на французский? Мальвида фон Мейзенбуг отказала. Ипполит Тэн заявил, что его немецкий недостаточно хорош, и передал задачу Жану Бурдо, который отговорился недостатком времени. Панамский канал во Францию никак не желал открываться.

Воспользовавшись связями с Георгом Брандесом, Ницше написал шведскому драматургу Августу Стриндбергу, прося его перевести «Ecce Homo» на французский. Представляясь Стриндбергу, Ницше сделал уже обычные для того времени заявления о своих польских корнях, безупречном физическом здоровье, всемирной славе и совершенстве, до которого он довел немецкий язык: «Я говорю на языке правителей мира». Он также обещал Стриндбергу, что первые экземпляры книги получат князь Бисмарк и молодой кайзер «с письменным объявлением войны… на это военные не осмелятся ответить полицейскими мерами» [78] Пер. И. А. Эбаноидзе. [16]. Сам Стриндберг в то время переживал не лучший период в жизни. У него не было денег, разваливался первый брак с обожаемой женой, а жили они в крыле разрушенного замка, облюбованного павлинами и бродячими собаками и управляемого самозваной графиней и ее сожителем – шантажистом, алхимиком, магом и вором. Это невероятное стечение обстоятельств и дало импульс к написанию величайшей пьесы Стриндберга «Фрекен Юлия». Но даже посреди окружавшего его хаоса Стриндберг понял, что с Ницше что-то не так, и спросил у Брандеса, не сошел ли немец с ума. Этим вопросом Стриндбергу пришлось задаваться еще не раз, поскольку в следующих письмах Ницше чувствовался патологический интерес к паре преступников, чьи ужасные деяния неоднократно описывались в наиболее скандальных европейских газетах, в том числе тех, которые Ницше читал в Турине, а Стриндберг – в Швеции. Первым преступником был таинственный Прадо – испанец, скрывавшийся под именем Линска де Кастильон. Растратив в Перу состояние своей первой жены, которое, по слухам, составляло 1,2 миллиона франков, он бежал во Францию, где совершил несколько ограблений и убил проститутку.

Вторым был Генри Хембидж, студент-юрист, убивший англичанку – жену француза, живущего в Алжире. Ницше настаивал, что криминальный гений Хембиджа поразителен. Этот человек был «выше своих судей, даже своих адвокатов, по хитрости и самообладанию, по великолепию духа» и т. п. Стриндберг, вынужденный жить на хлебах подобного же преступного типа, не разделял точки зрения Ницше. Через месяц, когда Ницше написал письмо Якобу Буркхардту, оба преступника заняли свои места среди его все множащихся личностей. Теперь он был не только Дионис и Антихристианин, но также Генри Хембидж и Прадо – и даже отец Прадо [17].

Он стал терять контроль над своим поведением и писал об этом Петеру Гасту с восторгом. Это не имело никакого значения! Не о чем беспокоиться! Он так много времени потратил зря! На концертах музыка трогала его так сильно, что он не мог контролировать выражение своего лица. Он разражался слезами. Он ухмылялся. Порой он по полчаса стоял на оживленной улице и только и делал, что строил рожи. Четыре дня подряд – с 21 по 25 ноября – он вообще не мог придать лицу серьезное выражение. Он заключал, что человек, который достиг такого состояния, готов стать спасителем мира. Пройдет два месяца – и его имя станет славнейшим на земле. Самым замечательным в Турине было то, что люди всех сословий были им полностью очарованы. Все изменялись в лице, когда он заходил в большой магазин или какое-нибудь публичное место. Ему не нужны были ни имя, ни титул, ни звание – для людей он всегда и во всем был безусловно первым [18]. На него всегда смотрели как на принца. С чрезвычайным достоинством окружающие открывали перед ним двери. Элегантные и светящиеся от счастья официанты подавали ему еду так, словно обслуживали короля. Он мысленно отмечал всех, кто узнал его в этот период неизвестности. Было вполне возможно, что, например, его будущий повар уже служит ему сейчас. Никто не принимал его за немца [19].