Сью Придо - Жизнь Фридриха Ницше [litres]

Это перевод христианства в область политики, который удался бы лучше без последнего раздела книги, где Ницше берет на себя роль Бога и произносит итоговый приговор. Во многих его работах этого времени невозможно отличить сатиру в свифтовском духе от чрезвычайной серьезности; можно также предположить, что это просто отметка на графике его психического состояния, сигнализирующая о нестабильности.

Раздел озаглавлен «Приговор христианству. Издан в День Спасения, первый день Первого Года (30 сентября 1888 г. по ложному летоисчислению)».

« Смертельная война пороку: порок же есть христианство.

Против священников нужны не доводы, а тюрьмы.

Всякое участие в богослужении есть покушение на общественную нравственность.

Проклятые места, где христианство высиживало яйца своих василисков-базилик [Израиль? Иерусалим?], надлежит сравнять с землей. Как безумные места Земли они должны стать страшным назиданием для потомков. Там следует разводить ядовитых гадов.

Проповедь целомудрия есть публичное подстрекательство к противоестественности.

Священник… должен быть вне закона, его следует морить голодом, гнать во всевозможные пустыни.

Словами “бог”, “спасение”, “спаситель”, “святой” следует пользоваться как бранными словами, как клеймом преступника.

Прочее следует из вышеизложенного» [73].

Это последняя страница книги, которой он дал название «Антихристианин».

День, когда он окончил «Антихристианина», Ницше называл днем великой победы, седьмым днем (отсылка к Библии: Бог сотворил мир за шесть дней и на седьмой день отдыхал). Он и провел день, «как Бог на отдыхе», гуляя под позолоченными солнцем тополями по набережной великой реки По.

Прибыли напечатанные экземпляры «Казуса Вагнер». Он переслал их всем подряд. С тех пор как Георг Брандес дал в Копенгагене ряд посвященных ему лекций, Ницше стал считать себя фигурой международного масштаба. Он хвастался тем, что к нему проявляют интерес в Америке. Его аудиторией стал целый мир. Он перестал сдерживать себя, размышляя о том, кому бы послать новую книгу и о чем их попросить.

Он послал книгу вдове Бизе, которая вроде бы умела читать по-немецки. Он послал ее в Парагвай, чем привел в ужас зятя, который основывал все предприятие по созданию Новой Германии на культе Вагнера и поддержке круга Вагнера. Столь же оскорблена была и Элизабет, которая ничего бы не добилась без покровительства Козимы. Георг Брандес откликнулся с большим энтузиазмом, приложив адреса известных ему высокородных радикалов из Санкт-Петербурга. Некоторые книги Ницше были в России запрещены, в том числе «Человеческое, слишком человеческое», «Смешанные мнения и изречения» и «Странник и его тень», во многом из-за нападок на христианство (запрет был отменен только в 1906 году). Брандес рекомендовал князя Урусова и княгиню Анну Дмитриевну Тенишеву как «замечательных ценителей», которые помогут распространить его работы в среде радикальной русской интеллигенции. Это был весьма проницательный совет: с этого момента и в течение всех 1890-х годов интерес к Ницше в России был значительно выше, чем в любой другой европейской стране, если судить по числу рецензий на его работы, вышедших в то время [6].

Ницше отправил экземпляр и Якобу Буркхардту с выстраданной просьбой хоть как-то отозваться. Мнение Буркхардта всегда значило для Ницше больше, чем мнение Ницше для Буркхардта. Спрятавшись в раковину тщательно выстроенного одиночества в тесном мирке Базельского университета, Буркхардт так и не нашел ни единого слова и предпочел промолчать.

Еще один экземпляр был отправлен Ипполиту Тэну в надежде на то, что он поможет «открыть великий Панамский канал во Францию». Ключом к такому каналу был перевод на французский, который сам Ницше оплатить не мог. Прося Тэна о переводе, он параллельно отправил три экземпляра Мальвиде фон Мейзенбуг с тем же расчетом.

В римской квартире Мальвиды на видном месте стоял огромный бюст Вагнера, который взирал на всех входящих с высокого пьедестала. Она преспокойно поддерживала Ницше, одновременно оставаясь преданной поклонницей композитора. Мальвида имела богатый опыт балансирования на краю пропасти: ей как-то удавалось десятилетиями жить в привилегированных и комфортабельных условиях, входя в высшее общество, и одновременно поддерживать репутацию анархистки. Символом ее жизни можно было считать посещение яхты Гарибальди, куда ее внесли в мягком кресле – воплощении уюта буржуазной гостиной. В противостоянии Ницше и Вагнера Мальвида всегда ухитрялась оставаться в обоих лагерях, но получение «Казуса Вагнер» потребовало от нее отказаться от тактичного нейтралитета. Ее письмо Ницше, в котором она подчеркивала несвоевременность нападок, ныне утрачено, но сама она впоследствии называла его «предельно тактичным». В это легко можно поверить, учитывая ее обычную склонность сглаживать углы.