Сью Придо - Жизнь Фридриха Ницше [litres]

Мета фон Залис-Маршлинс закончила свой летний визит в Зильс-Марию. Разделявший его страсть к музыке аббат фон Хольтен тоже уехал. Настал конец разговорам о Вагнере, к тому же добрый аббат взял на себя труд разучить ряд музыкальных произведений Петера Гаста, чтобы доставить Ницше удовольствие слушать музыку друга. На несколько недель Ницше полностью посвятил себя выявлению различий между древним метрическим ритмом поэзии, который он называл «ритмом-временем», и более поздним метрическим ритмом, корни которого уходили в «варварский» мир и который он характеризовал как «ритмику аффекта». Он отстаивал идею о том, что «ритм-время» древнего классического мира использовался как «своего рода масляная пленка на воде» – средство обуздания эмоций, овладения страстями и в какой-то степени их устранения. «Ритмика аффекта» [71] Эта и следующая цитаты – пер. И. А. Эбаноидзе. же имела истоки в первобытном сознании. В сочетании с церковной музыкой она превратилась в германский варварский ритм, который использовался как раз для усиления эмоций [1].

20 сентября он уехал из Зильс-Марии в Турин. Поездка не обошлась без происшествий: в районе озера Комо было масштабное наводнение, и дорогу поезду через один деревянный мост освещали факелами. Обычно этого было бы достаточно, чтобы причинить хроническому инвалиду ужасные боли на много дней вперед, но сейчас ему казалось, что силы воды освободили его. Водная стихия выпустила его волю к власти.

Во время предыдущего визита Турин произвел на него впечатление масштаба, свободы и величия; тогда у Ницше значительно улучшилось здоровье и произошел небывалый творческий подъем. Сейчас, вернувшись, он почувствовал, что этот город еще лучше, чем ему казалось изначально. Гуляя по тенистым галереям и роскошной набережной, он опьянялся чувством, что здесь он наконец-то обрел всеутверждающее духовное состояние сверхчеловека . Если бы вся его жизнь протекала именно в этом настоящем, он готов был сказать «да» всему кругу вечного возвращения – тому, что происходило раньше, и тому, что еще произойдет. «Я сейчас самый благодарный человек на свете; настала пора моей большой жатвы . Все мне легко…» [2]

В его письмах той поры, как и прежде, описывается, что Турин превосходит все, с чем он имел дело до этого, но сейчас благородный характер города еще ярче проявился во время празднования бракосочетания принца Амадео, герцога Аосты и бывшего короля Испании, с его племянницей, на двадцать один год его младше, – принцессой Марией Летицией, дочерью Наполеона Жерома Бонапарта и правнучкой императора Наполеона. Повседневная реальность Турина стала напоминать Байрёйт во время фестиваля. Члены королевских домов – Савойского и Бонапартов – шествовали между величайшими дворцами города. По мостовым прогуливались знатные, в позументах военные, никогда не нюхавшие пороху, и их дамы в шелках и атласе будуаровых тонов, напоминавших о самых интимных вкусах Вагнера. Город превратился в огромный театр, который необыкновенно подходил человеку, чье сознание собственного «я» медленно переходило в манию величия.

Сразу же после подробнейшего отчета о королевской свадьбе в газете того времени без малейшей иронии поместили статью «Санитарный брак», в которой говорилось, что в Соединенных Штатах Америки «посредством сочетания многих пород выводится совершенно новая раса. Наши иммигранты, вступая в брак со своими предшественниками, порождают наследников с более быстрым и агрессивным мыслительным типом, чем их собственный, и Дарвин отметил, что тела и конечности этих наследников заметно длиннее, чем у их предков… Вскоре мы будем применять для брака принцип естественного отбора…» [3] Утверждалось даже, что существуют молодые девушки и юноши, которым, вследствие их недостаточного здоровья, никогда не следует жениться. В воздухе витала евгеника. Через семь лет Альфред Плётц опубликует свою первую работу по «расовой гигиене», в которой ради доказательства собственных биологических теорий отбора сочетает превратное истолкование ницшеанской концепции сверхчеловека и дарвиновского принципа выживания наиболее приспособленных [4].

Ницше вернулся в свою прежнюю квартиру в Турине – на третьем этаже на Виа Карло Альберто, 6, напротив мощного палаццо Кариньяно, в котором царила суета в ожидании прибытия знатных новобрачных. Ницше находился в великолепном настроении и не преминул отметить, с какой теплотой его встретил квартирный хозяин Давиде Фино, а также его жена и дети. У Фино на первом этаже того же дома был небольшой газетный киоск, где он продавал также канцелярские принадлежности и почтовые открытки. За комнату он брал всего двадцать пять франков в месяц, включая чистку обуви. Это было гораздо дешевле, чем в Ницце, где Ницше приходилось платить по пять с половиной франков в день с пансионом, но обед в маленькой туринской траттории обходился ему всего в один франк пятнадцать сантимов. А всего за двадцать сантимов можно было купить чашечку кофе, и это был лучший кофе в мире! Милые, душевные владельцы маленьких местных кафе ничем не напоминали жадных обирал из Ниццы и Венеции. Они обращали его внимание на лучшие пункты меню, и он с большой охотой принимал их почтительные предложения. Чаевых никто не ожидал, поэтому он всегда их давал. Десять сантимов на чай – и с ним обращались как с королем.