Сью Придо - Жизнь Фридриха Ницше [litres]

Сначала, однако, требовалось написать еще кое-что о Вагнере. Композитор был уже пять лет как мертв, но Ницше никак не мог оставить его в покое. За несколько недель он написал «Казус Вагнер: Проблема музыканта».

Эта небольшая – страниц на тридцать – работа кажется свидетельством постоянной и все-таки безнадежной борьбы против того волшебного влияния, которое Вагнер оказывал на его чувства. Ее вряд ли можно назвать внятным возражением. Вся она говорит о возмущении автора тем, как музыка Вагнера способна манипулировать его эмоциями, и о том, как он пытается уберечь свою свободную волю от ее мощного воздействия.

«Казус Вагнер» начинается со славословий в адрес «Кармен» Бизе. Ницше объявляет эту оперу совершенной. Он утверждает, что каждый раз, когда слышит ее, кажется себе более философом. После этого он переходит к прямой атаке на немецкий романтизм в целом и на Рихарда Вагнера в частности.

Великолепные способности Вагнера манипулировать аудиторией, вгоняя ее в чрезмерно эмоциональные состояния, никак нельзя назвать здоровыми. Это декадентство. Иногда это декадентство квазирелигиозное, как в «Парсифале», иногда националистическое («Нюрнбергские мейстерзингеры»). Вагнер – художник упадка. Человек ли Вагнер вообще? Может быть, он скорее болезнь? Не сделала ли его музыка человечество больным? Став учеником Вагнера, можно заплатить за это чрезмерную цену. Нужно признать, что вся современная музыка больна. Упадок повсюду [13]. Наконец он все-таки констатирует, что все остальные современные музыканты по сравнению с Вагнером ничто [14], хотя Байрёйтский фестиваль – это искажение идей его основателя и вообще полный идиотизм.

Эссе отличается любопытным построением. Ницше помещает в конце два прибавления и в них наконец-то признается в своем восхищении «Парсифалем». Это величайший шедевр Вагнера: «Я удивляюсь этому творению, я хотел бы быть его автором» [15].

5 июня он уехал из Турина на лето в Зильс-Марию, где снял все ту же комнату в доме Жана Дуриша. Лето в Швейцарии было ненастное, дождливое и холодное. Погода менялась каждые три часа, а с нею и его настроение. Иногда даже падал снег, что, однако, не помешало явиться обычным толпам туристов, среди которых выделялись группки «синих чулок». В этом году приехало также несколько великолепных музыкантов. Ницше столовался в гостинице «Альпенрозе» – через мост от его дома. По утрам, когда погода была совсем уж невозможной, он ходил в «переговорную комнату» гостиницы послушать музыку и поговорить о ней.

В том году Реза фон Ширнхофер не приехала, но он все же нашел себе приятную женскую компанию в лице Меты фон Залис-Маршлинс [16], с которой познакомился в Цюрихе за четыре года до того. Красивая аристократическая брюнетка, Мета была последней в богатой и знатной швейцарской семье Маршлинсов. Однако ее решительность и разум превосходили даже ее высокое происхождение. Она была на десять лет младше Ницше и являла собой образец «новых женщин» – тех феминисток, которые по примеру Мальвиды фон Мейзенбуг решили жить независимой интеллектуальной жизнью. Она изучала право и философию в Цюрихском университете и за год до описываемых событий стала первой швейцаркой – доктором наук. Мета писала стихи и книги и выступала за равные возможности для женщин – но не для всех женщин. Ее избирательный феминизм на самом деле можно было назвать аристократическим радикализмом. Ее вовсе не интересовало счастье толпы ( Herdenglück ) – расширенные гражданские права следовало предоставить женщинам врожденного благородства и ума вне зависимости от их происхождения. Это должно было сделать мир не более демократичным, но более аристократичным. Тот же принцип, что и к женщинам, она применяла к мужчинам. Ницше она относила к категории Elitemensch – тех, чей благородный разум перевешивал скромное происхождение.

Они говорили о Достоевском, которого Мета открыла для себя по совету Натальи Герцен (той самой Натальи Герцен, которая, по словам Ницше, сгодилась бы ему в невесты, если бы была богата). Ницше наткнулся на Достоевского случайно – в книжном магазине ему попался французский перевод «Записок из подполья». Как и случайное знакомство с Шопенгауэром в двадцать один и со Стендалем в тридцать пять, встреча с книгами Достоевского произвела на него неизгладимое впечатление. Слова Достоевского были настоящей музыкой, « очень диковинной, очень не-немецкой» [70] Пер. И. А. Эбаноидзе. , а его психологизм отличал настоящего гения [17]. Первая книга заставила Ницше срочно искать остальные. Он продолжил «Записками из Мертвого дома», вновь во французском переводе. Трогательное и беспощадное описание Достоевским времени, проведенного им в Сибири на каторге и в ссылке, оказало на Ницше большое воздействие. «Стройте свои дома у Везувия», – кричал некогда Ницше, а Достоевский именно так и поступил. Он был демоном истины, демоном откровенности, настоящим дикарем, аргонавтом духа, человеком, чьи страдания равнялись страданиям самого Ницше. Высшее унижение Достоевского за долгие годы заключения соответствовало постоянным унижениям Ницше за долгие годы болезни и литературной неизвестности.