Сью Придо - Жизнь Фридриха Ницше [litres]

Слова Георга Брандеса об «аристократическом радикализме» очень пришлись ему по вкусу. Город Турин полностью соответствовал этому описанию. Он производил впечатление элегантности, достоинства и серьезности. Турин служил резиденцией правящего Савойского дома. Это был размеренный, любезный и полностью «европейский» город. В нем не было ничего яркого и спонтанного, характерного для большинства итальянских городов. Город словно предназначался для жительства Ницше – «несвоевременное» место в том смысле, который вкладывал он: место вне времени. В Турине для Ницше сошлись воедино благородство, спокойствие и безликость. Он восхвалял дружелюбие и целостность города, которые распространялись даже на цвет его зданий – гармоничные тона от бледно-желтого и терракотового до его любимого коричнево-красного. В центре каждой торжественной, удивительно чистой площади располагался какой-нибудь журчащий фонтан или благородный бронзовый герой, увековеченный в суровом классическом стиле.

К северо-западу от города горизонт закрывали белые пики его любимых гор, покрытых снежными шапками. Он был убежден, что даже на таком расстоянии горы делают воздух сухим, как в Зильс-Марии. Это подходило его конституции и стимулировало работу мозга. Если в Зильс-Марии были тенистые и тихие леса, приглушавшие свет для защиты его глаз, то в Турине были галереи общей длиной, как он насчитал, 10 020 метров. В них был идеальный уровень освещенности для полуслепого крота, вышедшего в солнечный день прогуляться, поразмышлять и зафиксировать свои мысли в блокноте. Если шел дождь, он мог ходить по галереям часами и его блокноты не намокали. Турин устраивал его как место, где можно укрыться в межсезонье. Он решил, что Турин станет его третьим домом на земле – после Ниццы и Зильс-Марии.

В тот год его периодически охватывала настоящая эйфория, и его первое знакомство с Турином вызвало сходный прилив энтузиазма. В своих письмах он постоянно утверждает, что в Турине все самое лучшее – от джелато до качества воздуха. Кафе здесь самые прекрасные из всех, что он встречал, а мороженое – самое вкусное, что он едал. Пища великолепно переваривается. Все без исключения маленькие туринские траттории предлагают самую дешевую и лучшую еду в мире! Его пищеварительная система справится здесь с чем угодно.

Он нашел жилье в центре города – на третьем этаже дома 6 на Виа Карло Альберто. Из его окна открывался замечательный вид на величественную площадь, на бело-розовый барочный фасад палаццо Кариньяно, где родился король Виктор Эммануил II. Ницше нравилось сообщать об этом факте множеству своих корреспондентов.

Рядом с квартирой Ницше находилась Галерея Субальпина – огромное сооружение из стекла и кованого железа, построенное лет за десять до того, когда весь мир охватила страсть возводить хрустальные дворцы. Она напоминала железнодорожный вокзал, но без утомительного шума приходящих и уходящих поездов. Насчитывая пятьдесят метров в длину и три этажа в высоту, Субальпина была туринским конкурентом венецианской площади Святого Марка за звание самой большой гостиной Европы. Под остекленными сводами размещалось все, чего только могли пожелать скучающие буржуа. Здесь были пальмы в горшках, оркестры, кафе, где можно было сидеть с джелато и стаканом воды столько, сколько пожелаешь, букинистические магазины, в которых можно было блуждать вечно. Но больше всего Ницше радовал концертный зал. Достаточно было просто открыть окно – и до него совершенно бесплатно доносились звуки «Севильского цирюльника». Он только мечтал, чтобы наконец поставили «Кармен».

Готовое публичное зрелище, которое являл собой Турин, позволяло ему оставаться в благословенной и удобной изоляции. Рядом с ним не было Петера Гаста, который хлопотал над ним в Венеции. Ему не мешало дружелюбие летних толп, которые носились с ним в Зильс-Марии. Здесь не было добрых людей, которые делали бы скидку на его расстроенные финансы или плохое зрение, как в Ницце. В Турине он мог быть свободен от бремени чужого сострадания.

Всю жизнь Ницше терзали противоречия. Он признался и Францу Овербеку, и Петеру Гасту, что в своих суждениях становится слишком резким и суровым, что свою собственную хроническую уязвимость он преодолевает лишь ценой жесткости. Он боялся, что такое отношение затянет его в ловушку ресентимента. Однако выхода не было – переоценка ценностей и должна была быть суровой. Как и в случае с более ранней, хотя и менее амбициозной концепцией, тоже связанной с моральной переоценкой, – «Несвоевременными размышлениями», план задуманной работы вновь был полон новых идей, но фундаментальная переоценка была связана с темами, уже раскрытыми в работах «По ту сторону добра и зла» и «К генеалогии морали». Вступление Европы в трагическую эпоху являлось идеей, которая уже неоднократно встречалась в его блокнотах. Теперь нужно было связать ее с идеей вечного возвращения.