Владимир Бутромеев - Подлинная история времени без ложных вымыслов Стивена Хокинга. Что такое время. Что такое национальная идея

Спасает то, что, будучи созданным тобою надолго, очень надолго переживет тебя.

Конечно же не ветхая хижина, жалкая лачуга, приют одинокого странника и не добротный дом о четырех стенах под теплой крышей, а желательно грандиозный блистательный храм или хотя бы поражающий размерами акведук, то есть водопровод.

А еще лучше поэма вроде «Илиады» Гомера, передаваемая из поколения в поколение вечнопомнящими рапсодами, а потом навсегда запечатленная письменами на бумаге, способной хранить память тысячелетиями. Или трактат, кладезь высоких истин или логических умозаключений, а то и просто математических формул. Или симфония, восхищающая трогающими душу созвучиями, заставляющими печалиться или радоваться, или картина, в красках передающая живость тел и черты лиц.

Так рождается третий самообман. К нему прибегают те, кого, в силу их способностей и склонности к размышлениям, не спасает не только первый самообман, но и казалось бы естественный и надежный самообман второй.

Конечно же – весь я не умру, «душа в заветной лире мой прах переживет и тленья убежит», а тлена убежав, и после смерти будет жить.

Стихосложение не всем доступно, как и поэтический восторг. И не всякий может изложить на бумаге свои мысли, печали и откровения, а тем более сделать это с помощью флейты или кисти и красок.

Ну тогда нужно совершить какое-либо деяние, которое навеки запечатлелось бы в памяти потомков. Победить в кровопролитном сражении, или издать мудрый закон, или хотя бы произнести пламенную речь в сенате или парламенте, вызвав восторг на верхних галереях, предназначенных для публики, или блеснуть словесами в бурной толпе на площади.

Или сказать остроумную фразу, например: «деньги не пахнут» или даже сжечь прекрасный храм, и тогда твое имя, вопреки запретам упоминать его, не канет в небытие.

Третий самообман – удел не только поэтов, художников, правителей и готовых все преступить безумцев. Люди в массе своей не пишут поэм, но читают их; не отливают памятники и статуи, но видят их; не воздвигают храмы, но молятся в них; не руководят сражениями, но участвуют в них, усердно убивая друг друга, гибнут или потом празднуют победу; не произносят речей, но рукоплещут ораторам.

Все это дает людям возможность жить единой жизнью и чувствовать себя единым народом, нацией. И потому люди, принадлежащие к одному народу, подсознательно верят, что забвение не грозит им, пока будет длиться и повторяться из века в век бытие их народа, и они, память о них, не исчезнет, пока живет и пребывает в этом мире их народ – народ, частью которого они являются.

Но человек, способный думать и не пренебрегающий законами логики и известными уже людям знаниями, догадывается, сам того не желая, что и третий самообман всего лишь самообман и спасает человека только от страха смерти, но не от самой смерти, когда она рано или поздно придет к тебе.

Жива память и о князе Александре Невском, не исчезло имя легендарного Рюрика, основателя русского государства, помнят и его преобразователя – Петра I, хранятся в музеях короны и скипетры императриц и императоров, их лица запечатлены на портретах. Звучит музыка Глинки и Чайковского, люди читают Толстого и Достоевского. Нет в России человека более известного, чем Пушкин. Стихи его кажутся нетленными – они напечатаны в книгах, изданных миллионными тиражами, чуть ли не каждый из ныне живущих знает на память хотя бы одно четверостишие, многочисленные потомки Пушкина живут и поныне помнят и чтут своего гениального предка.

Память о нем жива в сердцах и умах его прямых родственников и в сердцах и умах всего народа. Память жива. Но вот сам он покоится под мраморной могильной плитой, как и многие его современники, от которых не осталось ничего – ни стихов, ни поэм, только имя на могильной плите, да и оно часто уже стерто – не образно – временем, а водой дождей и пылью, разносимой ветром.

И догадка, опирающаяся на безразличную логику, что одинакова участь и тех, о ком мы помним, и тех, кто давным-давно забыт, оказывается сильнее желанной мысли, что те, кто живет в нашей памяти, действительно живы и незримо присутствуют в этом мире.

«Но я поэт, червь кость мою не сгложет», – писал молодой еще Державин, надеясь на вечную жизнь. Однако истина перевесила, и едва послушная рука в последние мгновения жизни вывела на бумаге строки неоконченного стихотворения: