Игорь Мардов: Лев Толстой. Драма и величие любви. Опыт метафизической биографии

Знакомый в отношении Душкина упрек Толстого.

Но единожды не послушалась ее совета и потом, судя по всему, жалела об этом. В мае 1897 года, когда Татьяна Львовна собралась замуж за Сухотина, М.А. говорила ей: «Отвяжитесь, душенька. Отвяжитесь, ерунду выдумали, ну какая там любовь, разве он вам пара» ( Александра Толстая . Отец. Т. II. С. 244). Тут явственно слышна интонация Марии Александровны.

Илья Львович и действительно был похож на Льва Николаевича, но в нем не было потенций духовного роста, и он вскоре сник, сохранив слова, соответствующие самым высоким представлениям о жизни. После ухода Толстого из дома он упрекал отца в «нехристианстве».

Из письма Марии Александровны Льву Николаевичу от 6 декабря 1896 года: «Вчера Лева с Дорой навестили нас и застали меня больной, очень пожалели, и стал Лева предлагать и того, и другого, я очень тронулась их добротой ко мне и просила лимона…» (ОР ГМТ)

Вот как Мария Александровна наставляет Андрея Львовича: «Крепко благодарю тебя, мой дорогой Андрюша, за Вячеслава Дмитриевича, ты воистину пожалел брата по духу, себя забыл, это самая высокая христианская любовь, дай Бог тебе и дальше так поступать» (ОР ГМТ).

Вот что писала незадолго до своей смерти Мария Львовна своей двоюродной сестре Вере Сергеевне Толстой, ставшей, тоже не без влияния Марии Александровны, верной последовательницей Толстого: «Она удивительна, М.А. – я всегда от нее учусь. Всегда строго ко всему (в себе) относится и много, мне кажется, вносит добра в мир».

Андрей Львович сочувствовал матери, а не жене Толстого.

Она постоянно доказывала всем, что поведение Софьи Андреевны вызвано ее болезнью. И Лев Николаевич считал так же. Да и нельзя было им думать иначе. Как относиться к жене Толстого, которая на всех углах обличает его (в том числе и в его последний год жизни) в сексуальном влечении к Черткову? Надо было либо дать жесткую оценку внутреннего мира женщины, в котором могут возникать такие мысли, либо признать ее психически больной.

Александра Толстая. Отец. Т. II. С. 452.

Но при этом понимала, в чем суть конфликта. Мария Александровна говорила в присутствии Душана Маковицкого: «Какая сложная психика у Софьи Андреевны: она безгранично самолюбива и думает, что лучше ее женщины нет, и она привыкла властвовать; Л. Н. в течение 48 лет был в ее руках, а теперь перестал быть. Она (Софья Андреевна) приписывает это Черткову, что он их разлучил; она того не видит, что разлучают их противоположные мировоззрения. Ревность к Черткову страшная, а примешаны с ее стороны материальные интересы, домогательства прав на издание задолго до ухода в 1910 году» (ЯЗ. Кн. 4. С. 361). Примерно то же самое (вплоть до текстовых совпадений) писал о жене и Толстой в тайном дневнике (см. 56.173).

Конечно, она страдала от этого и при жизни Толстого, но тогда страдала более всего за Льва Николаевича. Тем более что она была доверенным лицом многих участников семейной драмы Льва Николаевича. «М.А. Шмидт говорила о том, что происходит в доме; с ней только что поговорил Л.Н., и на днях Александра Львовна изливала ей свои чувства. Она ужасается тому, что Софья Андреевна вытворяет с Л.Н. и как ей вторят Лев и Андрей Львовичи» (ЯЗ. Кн. 4. С. 309).

Гольденвейзер А.Б. Т. II. С. 391.

Судя по девичьей фамилии матери – и полуалбанка.

Орден матери Терезы не помогал старикам, если у них был хотя бы один родственник; это считалось «семейным случаем».

Всемирная слава матери Терезы обеспечена тем, что после сумасшествия жестокостей войны маятник качнулся в сторону милосердия и благотворительности. И мать Тереза с ее впечатляющим добром была как нельзя кстати. Хотела или не хотела того мать Тереза, но творимое ею впечатляющее добро лучше всего подходило как для чувствования общества в целом, так и для чувств и целей благотворителей своего времени, цену душевных движений которых она, конечно, знала.

Представляю, как Мария Александровна удивилось бы, если бы ей довелось прочесть эти слова, и по своему обыкновению замахала руками: «Что ты, что ты…»

И еще: «Я вижу Бога в каждом человеке. Когда я забочусь о прокаженных, я чувствую, что я нянчу самого Господа. Не чудесное ли это переживание?» (Из интервью 1974 года.)