Array Сборник статей - Творчество и развитие общества в XXI веке - взгляд науки, философии и богословия

Поскольку бытие и есть Единое, то множественности, или существа, не имеют собственного бытия, они всегда отражённые призраки, тени, всполохи бытия. Так как бытие одномерно, то также одномерен и человек, его мышление не распространяется дальше материальной плоскости. Если нет объемного (тайного) смысла в бытии, то человек превращается в животный организм, а его мышление становится «кибернетической машиной», собирающей временные сведения (информацию), потому что нет никакой необходимости постигать смысл [147]. Событие не нужно исследовать, его достаточно найти, описать, зафиксировать во времени. Существенно не значение события, а его субъективное обозначение, намёк. Если мышление человека – это машина, собирающая события в некое интегральное целое, то и сам человек не может быть более ничем, кроме живого механизма, где все его части должны быть подогнаны друг к другу и каждая должна выполнять свою функцию. Живой механизм, в отличие от живого организма, не может развиваться, так как в нём нет внутренней необходимости улучшаться, ибо в бытии нет никакой цели, ради которой имело смысл совершенствоваться. Цель для машины устанавливается извне, она не результат внутренних процессов. Назначение машины – совершать внешние полезные определённые действия. Здесь речь уже не идёт о саморазвитии, её функция прикладная – выработка полезного продукта. Человек уже не индивид, а выполнение определённой функции в системе, состоящей из таких же людей-функций. Вместо системы представлений, ценностей, идеалов, моральных норм у людей остаётся только инструкция, описывающая и определяющая их поступки.

Отсюда появляется и соответствующая этой функциональности концепция творчества. Человек уже не творец, а социальная шестерёнка. Он отчужден от своего подлинного бытия, его назначение – согласование действий социальной машины. Люди становятся рабами предназначенных для них функций, и от этого нового рабства уже невозможно избавиться. Казалось, что человек избавился от «ложных» догм и «предрассудков» заявив, что «Бог мертв» (“Gott ist tot”) [148], но, оставшись лицом к лицу с эмпирической действительностью, человек перестал быть критически мыслящим достойным индивидом, он стал простым носителем информации. Но сам смысл знания становится ему уже недоступен, он не знает, что с ним делать. Информация требует обработки, а не анализа, важно накопленное количество знания, а не его постижение. Творчество превращается в изобретательство, нахождение «полезного». Прежнее представление, благодаря которому процесс творчества был неотделим от совершенствования разума и самой человеческой личности, сознательно делается маргинальным и выводится за границы общества. Творчество перестаёт быть самоцелью и приобретает стоимостную форму (fomie valeur). Результат творчества – быть хорошо проданным, таким образом, происходит меркантилизация творчества.

Создается иллюзия, что просто владение информацией позволит принимать правильные решения. Отсюда бесчисленный сонм всяких экспертов, консультантов всех мастей, разрабатывающих разные модели решений, претендует на роль социальных пророков. Но надо ли говорить, что эти одномерные существа не могут создать что-либо стоящее! Сам правящий класс, принимающий решения на основе показаний экспертов, – это уже не власть в прежнем виде, а разнородный конгломерат разного рода проходимцев и мошенников, узких и недалёких людей, руководителей предприятий, политических функционеров и религиозных деятелей.

В такой интеллектуальной матрице люди становятся полностью управляемыми по принципу «вкл. / выкл.». Девиз подобного состояния: будьте управляемы, или исчезнете. Из отдельных личностей люди погружаются в состояние неразличимой массы, внутри которой каждый предоставлен сам себе и при этом вовлечён в нелепое броуновское движение. В таком обществе незаметно для его индивидуумов уменьшается свобода выражения, вместо неё происходит манипуляция безликой информацией. Само общество выступает уже против творческой дискуссии, более того, оно требует всё больших дополнительных ограничений для всякой дискуссии, чтобы заявляемые высказывания были приемлемыми для него. Эти ограничения влияют как фильтры на творческие импульсы, и тем самым они обрывают возможные связи внутри творческого процесса. Появляются вещи, о которых нельзя говорить, тем самым предпочтение отдается только необходимым для общества высказываниям, а подчас только одному-единственному, господствующему, дискурсу, позволяющему говорить об определённых вещах и только в разрешённой манере.