Вадим Руднев - Божественный Людвиг. Витгенштейн - Формы жизни

Результат беседы Витгенштейн рассматривал как совершенно неутешительный. «Фреге, — говорил он, — просто размазал меня по полу».

Готлоб Фреге произвел примерно такой же переворот в логике, как Фрейд в психологии и Эйнштейн в физике. В двух словах, он явился основателем математической логики, которая вместо силлогизмов использует математические символы, что значительно упрощает процедуру логического доказательства и уменьшает вероятность ошибки. Фреге был чрезвычайно добросовестным, тонким, ранимым и великодушным человеком. Когда Рассел нашел в его системе ошибку, Фреге так расстроился, что долгие годы ничего не публиковал. Именно поэтому он послал Витгенштейна к более молодому Расселу, шедшему по его стопам, к тому времени уже написавшему книгу «Основания математики» и совместно с другим кембриджским философом Альфредом Нортом Уайтхедом готовившему в будущем знаменитый трехтомный труд «Principia Mathematica». В тот момент, когда Витгенштейн нарушил его чаепитие, Рассел не подозревал, что вошедший «немец» будет в ближайшие годы играть огромную роль в его жизни и в конце концов сделает с его системой то же, что он в свое время сделал с системой Фреге, — найдет в ней ошибки и, оттолкнувшись от нее, построит свою систему, гораздо более утонченную (подробно о проблемах, волновавших Фреге, Рассела и Витгенштейна в контексте развития европейской философии начала XX века мы расскажем в разделе 2.4 настоящей главы).

Но поначалу Рассел отнесся к приезжему чрезвычайно легкомысленно. Из ежедневных писем-отчетов, которые он писал своей возлюбленной леди Оттолине Морель из Кембриджа в Лондон, хорошо видно изменение его отношения к Витгенштейну.

19 октября: Мой немецкий друг угрожает быть сущим наказанием.

25 октября: Мой немец, который кажется скорее хорошим парнем, — ужасный спорщик.

1 ноября: Мой немец ужасный спорщик и чрезвычайно утомителен. Он не принимает допущения, что в этой комнате нет носорога.

2 ноября: Мой немецкий инженер, мне кажется, — просто дурак. Он думает, что ничто эмпирическое не может быть познано. — Я попросил его принять, что в этой комнате нет носорога, но он не принял.

7 ноября: Витгенштейн отказывался принять существование чего-либо кроме подтвержденных пропозиций.

27 ноября: Мой немец колеблется между философией и авиацией; он спросил меня сегодня, совсем ли он безнадежен как философ, и я сказал ему, что не знаю, но думаю, что не совсем. Я попросил его принести мне что-нибудь на бумаге, но он чувствует, что не может посвятить свою жизнь философии, пока не убедится, что сможет сделать что-либо стоящее. Я почувствовал ответственность, поскольку я на самом деле не знаю, что думать о его способностях [Monk: 84–85].

В своей автобиографии Рассел передает этот или сходный эпизод «в лицах»:

Витгенштейн. — Не будете ли вы так любезны сказать мне, полный ли я идиот или нет? — Мой дорогой, я не знаю. Почему вы спрашиваете у меня? — Потому что, если я полный идиот, я стану аэронавтом, а если нет, то стану философом [Russell 1978: v. 2, 99].

Перед Рождеством, прежде чем уехать в Вену на каникулы, Витгенштейн встречался с Расселом в обществе. До Рассела наконец дошло, что его «немецкий друг» скорее австриец, а также что «он чрезвычайно музыкален, у него хорошие манеры и он настоящий интеллигент» [Monk: 87].

И далее:

Он говорит, что начинает каждое утро работу с надеждой и каждый вечер заканчивает ее с отчаянием. Он просто приходит в ярость, когда не может понять того, что я ему говорю.

23 апреля: Он живет в такого же рода постоянном возбуждении, что и я, почти не в состоянии сидеть спокойно или читать книгу. Он говорил о Бетховене — как один из его друзей описывал, что, подойдя к двери, за которой Бетховен сочинял новую фугу, он слышал его пение, крики и хрип, как будто тот боролся с дьяволом, и ничего не ел на протяжении 36 часов, потому что его служанка и кухарка сбежали, боясь его ярости. Вот каким должен быть человек.

2 мая: Он единственный человек из тех, кого я когда-либо встречал, обладающий таким пристрастием к философскому скептицизму; он рад, когда доказано, что нечто не может быть познано [Monk: 88].

Витгенштейн и Рассел занимались каждый день логикой и философией, но между ними было все больше расхождений. Прежде всего это касалось нравственных проблем, которые то и дело всплывали в разговорах между ними.

30 мая: Витгенштейн меня удивил; он вдруг сказал, что его восхищает текст: «Какая польза человеку, если он завоюет весь мир и при этом потеряет свою душу». И затем он заговорил о том, как мало есть на свете людей, которые не теряют своих душ. Я сказал, что это зависит от той цели, которой человек добивался. Он же сказал, что это зависит более от страдания и силы, способной его перебороть. Я был удивлен: я не ожидал услышать от него ничего в таком роде [Monk: 91].