Вадим Руднев - Божественный Людвиг. Витгенштейн - Формы жизни

Пинсент был полон энтузиазма и не связан условностями, но излишне добропорядочен. Его пристрастия и суждения были скорее банальны, но тем не менее искренни и поэтому подлинны. Короче говоря, это был в высшей степени «английский» юноша. Простота как человеческая черта очень привлекала Витгенштейна, его друзьями впоследствии часто становились простые крестьяне в Норвегии и Альпийской Австрии. Он ценил в людях доброту гораздо выше, чем интеллект. Он нуждался в таких людях, так как сам был чрезвычайно мрачен и несдержан в своем постоянном бичевании человеческого лицемерия, ханжества и проявлений буржуазности.

У Витгенштейна с Пинсентом сразу сложились очень искренние отношения. Пинсент описывал свои впечатления от знакомства с Витгенштейном так:

Он был очень общителен и много рассказал о себе — что на протяжении девяти лет, вплоть до последнего Рождества, он страдал от тяжелого недуга (психического), что оп постоянно думал о самоубийстве и стыдился того, что никогда не осмелится убить себя. Он представляет свое положение так, что он обладал неким даром, который должен был раскрыть миру, но что он не сделал этого. Он бросил инженерное дело, так как не чувствовал ни вкуса, ни таланта к нему. И только сейчас он пытается найти себя в философии, поэтому он и приехал сюда учиться у Рассела, и в этом его спасение, так как Рассел, по его словам, весьма воодушевляет его [McGuinnes: 93].

Подобные «мессианские мотивы» в целом характерны для молодого Витгенштейна. Позднее Витгенштейн напишет в письме своему новому венскому другу, архитектору Паулю Энгельманну:

Я должен был сделать нечто позитивное в своей жизни, стать звездой на небе. Вместо этого я остался торчать на земле и постепенно увядаю [Engelmann 1968: 23].

Друзья виделись каждый день, вместе ходили на концерты в университетский Музыкальный Клуб, вместе обедали и пили чай попеременно друг у друга. Они исполняли дуэтом сонаты Шуберта: Пинсент играл на фортепиано аккомпанемент, а Витгенштейн высвистывал мелодию. Буквально через неделю после знакомства Витгенштейн предложил Дэвиду отправиться вместе с ним на каникулы в Исландию. Поездку оплатит Карл Витгенштейн. Пинсент был несколько шокирован таким скоропалительным приглашением, но искренность Витгенштейна заставила его согласиться.

7 сентября 1912 года друзья отправились путешествовать. В дороге Пинсента удивляли тяготение Витгенштейна к роскоши и удобствам. Он предпочитал ездить первым классом и останавливался только в первоклассных отелях. Дэвид также страдал от тяжелого характера Витгенштейна, у которого настроения менялись несколько раз в день. Он то ходил надутым (silky), то был необыкновенно радушным и приветливым. Он принялся учить Пинсента математической логике, и оба были довольны друг другом: Пинсент оказался хорошим учеником, а Витгенштейн — хорошим учителем.

На обратном пути они, по предложению Пинсента, заехали в Бирмингем к его родителям. Там они посетили филармонию, где в программе был «Реквием» Брамса, «Саломея» Рихарда Штрауса, Седьмая симфония Бетховена и мотет И. С. Баха. Витгенштейн наслаждался музыкой Брамса, отказался слушать Штрауса (он был консерватором в музыке и терпеть не мог музыку XX века) и покинул здание, как только закончилась симфония Бетховена.

Пинсент писал, что эта поездка была «самыми славными каникулами», которые он когда-либо проводил.

Через год на тех же условиях Витгенштейн пригласил Пинсента поехать в Испанию. Перед этим друзей посетили родители Пинсента. Витгенштейн своими манерами произвел самое благоприятное впечатление несмотря на то, что чай у него полагалось пить из химической посуды: обычная посуда казалась ему уродливой.

Чем более теплыми становились отношения между Витгенштейном и Пинсентом, тем более напряженными они становились между ним и Расселом. Первого июня 1913 года Рассел писал Леди Оттолине:

Я провел ужасные часы с Витгенштейном вчера между чаем и обедом. Он начал анализировать все, что было плохого между мной и им. Я сказал, что, по моему мнению, с обеих сторон это все нервы, а на глубине все в порядке. Тогда он сказал, что он никогда не знает, когда я говорю правду, а когда — просто из вежливости. Я разозлился и не отвечал ни слова. А он продолжал и продолжал. Я сел за стол, взял ручку и стал смотреть в книгу, но он все продолжал. Наконец я сказал резко: «Все, что вам требуется, это немного самоконтроля». Тогда он наконец ушел с трагическим выражением на лице. Перед этим он звал меня на концерт в тот вечер, но он не пришел, так что я боялся, что он покончил собой. Так или иначе, я нашел его после концерта в его комнатах (я ушел с концерта, но сначала не мог его найти) и сказал ему, что я извиняюсь за жесткость, и говорил спокойно, так, чтобы ему стало лучше [Monk: 91].