Но и Лотман не делает последнего шага, оставляя, так сказать, лазейку для материализма. Для него жизнь делится на культуру и некультуру, он не хочет понимать, что природа это тоже культура. Витгенштейн, конечно, понимал это. В начале 1980-х годов Лотман ввел понятие семиосферы, которое, казалось, сближало культуру и природу; во всяком случае, образ «семиотического пространства», которое живописует Ю. М. Лотман, безусловно впечатляет. Вот что он пишет в книге «Внутри мыслящих миров»:
Представим себе в качестве некоего единого мира […] зал музея, где в разных витринах выставлены экспонаты разных эпох, надписи на известных и неизвестных языках [..], схемы маршрутов экскурсий и правила поведения посетителей. Поместим в этот зал еще экскурсоводов и посетителей и представим себе это все как единый механизм […]. Мы получим образ семиосферы [Лотман 1996:168].
Я бы сказал: мы получим образ реальности.
Итак, в каких же формах жизни пребывал юный Витгенштейн, в какие языковые игры играл, какие речевые жанры ему были свойственны, и наконец, в какую семиосферу он был погружен?
Первой формой жизни, как и для любого другого человека, для Витгенштейна было детство, проходившее в атмосфере литературно-музыкального салона его родителей. По всей видимости, здесь царил дух непринужденности и искренности (это слово, вероятно, можно было бы начертать не фамильном гербе Витгенштейнов — если бы таковой имелся). Во всяком случае, гостиная на Аллеегассе совсем не походила на салон Анны Павловны Шерер, с эпизода в котором начинается роман Льва Толстого «Война и мир»: там царили фальшь и напряженность. Может быть именно поэтому Витгенштейн, относившийся к Толстому как к одному из своих духовных учителей, роман «Война и мир» в своих записях не упоминает. Уж очень не похоже это начало на ту реальность, которая его окружала!
С другой стороны, можно предположить, что вечера в Пале Витгенштейн были окрашены грустью уходящей эпохи, последним живым символом которой был Иоганнес Брамс, и той напряженностью, которую создавали представители более молодого поколения экспрессионистов, музыкальным мэтром которых был Густав Малер (консервативный и необъективный Витгенштейн обожал Брамса и терпеть не мог Малера (см.: [Витгенштейн 1994d]), между тем как Малера называли Достоевским в музыке, а Достоевского Витгенштейн очень любил и ставил выше его, пожалуй, только Шекспира. Как мог Витгенштейн не чувствовать, что Достоевский — это такой же XX век, как и Малер!).
Между тем, в салоне Леопольдины Витгенштейн исполняли классическую музыку будущие великие музыкальные гении XX века, например, Бруно Вальтер и Пабло Казальс (о последнем Витгенштейн писал с симпатией [Drury 1981] ). Знаменитые «девять роялей» недаром время от времени всплывали в поздних воспоминаниях Витгенштейна.
Музыкальная гостиная была основной формой жизни матери Витгенштейна — Польди. А поскольку человек она была меланхолического склада, то это добавляло, в общекультурной атмосфере пессимизма, индивидуальный облик хрупкому и несколько печальному витгенштейновскому салону, облик, который оживляли только анекдоты и шутки Карла Витгенштейна — когда он был жив, когда были живы его старшие сыновья!
Разве не похожую картину изображает Александр Блок в поэме «Возмездие» (неслучайно — и петербургской, и венской культуре начала XX века было суждено вскоре погибнуть навсегда):
На вечерах у Анны Вревской
Был общества отборный цвет.
Больной и грустный Достоевский
Ходил сюда на склоне лет. […]
С простертой дланью вдохновенно
Полонский здесь читал стихи.
Какой-то экс-министр смиренно
Здесь исповедывал грехи. […]
В салоне этом без утайки
Под обаянием хозяйки,
Славянофил и либерал
Взаимно руку пожимал…
Но ведь детство в принципе является особой формой жизни, каким бы оно ни было, счастливым («золотым»), или мрачным. Детство Витгенштейна не было ни тем и ни другим. Есть гении, которые проявляют свою гениальность с самого раннего детства: ярчайший пример — Вольфганг Моцарт или столь любимый Витгенштейном Феликс Мендельсон. Гениальность Витгенштейна проявилась только тогда, когда он появился в 1911 году в Кембридже, то есть сравнительно поздно — в 22 года.
Не будем при этом забывать, что детство Витгенштейна проходило в такой культурной атмосфере, когда сам феномен детства коренным образом пересматривался Фрейдом и его школой. Фрейд доказал, что детство, считавшееся до него самым безоблачным временем в жизни человека, является на самом деле наиболее тяжелым, эмоционально нагруженным и несчастливым временем жизни.
Читать дальше