Патрик Уайт - Фосс

Фосс очнулся в сером свете и звуках пробуждающегося дома, прижавшись лицом к подушке, чье невинное нутро оспаривало власть над ним у нового дня. Он полежал, пытаясь вспомнить свой сон, и не смог. Сперва он рассердился, потом понял, что довольно и того, что он вообще его видел. Фосс продолжал лежать, и поблекший сон все еще оставался его частью. Именно сну он был обязан прекрасным самочувствием, по крайней мере пока.

Сандерсон сам принес кувшин с горячей водой и поставил его в таз. С тех пор как он узнал истинный путь, ему нравилось прислуживать гостям по мелочи. Он не стал заговаривать с немцем, поскольку было еще слишком рано. В такое время дня слова могут осквернить чистую радость жизни.

Фосс лежал и слушал, как люди в доме принимаются за свои дела. Прислуга обменивалась немудрящими деревенскими снами, которые видела ночью. Девушки хихикали, устроили возню и совсем расшалились, потом хозяйка на них прицыкнула и велела принести щетки и ведра. Последовали шорохи и плеск воды, уборка началась. Деловито шуршало платье хозяйки, расхаживавшей по коридору.

Постепенно целительный воздух Рейн-Тауэрс произвел на Фосса почти тот самый эффект, на который рассчитывали хозяева. В сопровождении добродушного мистера Сандерсона немец медленно объезжал загоны, осматривая лошадей, мулов и еще кое-какой скот, предназначенный для нужд экспедиции. Остальные животные – отара овец и стадо коз – ожидали путешественников в Даунсе, у мистера Бойла.

Пока глава экспедиции был занят, другие участники тоже не скучали: чинили одежду, писали дневники, дремали, ловили мух для рыбалки, жевали сочные длинные травинки или рассказывали байки работникам и недоверчивым горничным миссис Сандерсон. Зато когда Фосс появлялся, они тут же вскакивали, готовые подчиниться любым распоряжениям, теперь казавшимся совершенно разумными. В его присутствии с них снималась вся ответственность, и на данном этапе им это особенно нравилось. Думать самим не приходилось, и можно было спокойно лежать и щуриться на солнце. Ведь главным был Фосс.

Порой немец держался по-отечески. Это было настолько ему несвойственно, что он сам себе дивился. В бороде стала проступать седина, что придавало новому образу достоверности, морщинки вокруг глаз, несомненно, свидетельствовали о доброте, в то время как сами глаза поощряли к откровениям, причем таковым, которые заставляют большинство крепко задуматься, прежде чем вверяться кому бы то ни было.

Во время пребывания в Рейн-Тауэрс немцу довелось выслушать много историй. К примеру, Гарри Робартс признался, что отец подвешивал его вверх ногами на цепях, над углями костра, и смотрел, как тот истекает по́том. Следующим пришел Тернер. Солнце нещадно палило, и голос его звучал угрожающе медленно, когда он рассказывал про дом в Кентиш-Тауне, на северо-западе Лондона, в котором, судя по всему, снимал угол и в котором кто-то умер, а люди смотрели на него и смотрели, с лестничных площадок и ступеней, пока он не убежал подальше от их глаз и по своей воле прибыл в эту страну, куда других отправляли силой за грехи их. Окончив рассказ, Тернер искоса посмотрел на Фосса, но солнце было слишком жарким, чтобы он мог жалеть о своей опрометчивости.

Фосс выслушивал тайны и поспешно запирал на замок, как по причине их ценности, так и в силу отвращения, которое питал к грехам этого сброда. Однако то же отвращение заставляло его поощрять членов своей экспедиции к дальнейшим излияниям.

Впрочем, кое-кто откровенничать не стал. Фрэнк Лемезурье. Немец внезапно осознал, что с прибытия в Рейн-Тауэрс они почти не виделись, и при случае даже заговорил об этом.

– То, как вы проводите время, Фрэнк, для меня загадка, – заметил он и улыбнулся.

Молодой человек смутился.

– Да как вам сказать… Чем бы я ни занимался, скрывать мне нечего.

Разумеется, ему было что скрывать.

– Шучу, – ласково отозвался немец. – Сейчас самое время для отдыха. Вы имеете полное право.

При этом он проницательно посмотрел на молодого человека, и вскоре тот вышел.

Уже в самый вечер прибытия, после того как природа предстала ему во всем великолепии, о существовании которого он прежде и не подозревал, Фрэнк Лемезурье начал меняться. Закатное солнце сгладило острые углы. Впрочем, тьма не пала, скорее брызнула на ждущие ночи холмы и запульсировала, словно кровь по жилам молодого человека. Ей противился лишь замечательный дом Сандерсонов. Позже Лемезурье вышел, чтобы посмотреть на светящиеся окна. Благодаря его одиночеству довольно скромный свет выглядел трогательным и желанным. Дни начали обретать смысл. Травы замирали и шелестели. Дитя прижалось к нему щекой. Солнце, величественное и властное, показалось простым кругом, в который можно вступить, если ты готов ослепнуть и сгореть дотла.