Патрик Уайт - Фосс

– Нам туда никогда не подняться! – мрачно пробормотал Гарри Робартс.

– Вряд ли он этого хочет, – заметил Джадд.

Парнишка готов был спрыгнуть с лошади и мчаться наверх, обдирая коленки. Устыдившись своего непостоянства, он тут же выплюнул остатки горьковатой и теперь такой неприятной смолы.

– В самом конце я стану к нему ближе всех! – воскликнул Гарри. – Буду сидеть под платформой. Буду учить языки.

– Ты сбрендил! – заявил Джадд.

От сказанного стало неловко обоим, потому что либо это была правда, либо полуправда, и неизвестно еще, что хуже.

– Сбрендил, – повторил Джадд, ударяя лошадь грязной ладонью. – Сперва птицы, теперь вот языки. Какие же языки ты выучишь, Гарри? Немецкий? – рассмеялся он натужно.

– Не важно, могу немецкий, могу любой другой. Я научусь говорить так, чтобы мистер Фосс понимал меня, и расскажу ему о том, что у меня внутри.

– Какая же у тебя цель? – спросил Джадд, глядя на недоступную скалу.

Он помрачнел.

– Я не умею ни писать, ни говорить. То ли дело мистер Лемезурье! Он все записывает. Я видел его книжку.

– Неужели? И что он там пишет?

– Откуда же мне знать? – рассердился Гарри. – Я умею читать только большие буквы.

Мужчина и мальчик продолжали трудный подъем, сидя на одинаковых лошадях.

– Он ведет путевой дневник, – наконец решил мужчина. – Как мистер Фосс.

– Вовсе нет, – сказал парнишка. – Не тот у него вид. Я смотрел, как он пишет.

– Полагаю, когда-нибудь мы увидим, – вздохнул мужчина.

– Не мы, – усмехнулся парнишка. – Это увидит пустыня – страницы будут летать, пока их не сожжет солнце. Нас тут уже не будет.

– Я не умру! Хотя не очень-то умею читать, – процедил мужчина сквозь зубы.

– Все мы умрем.

– Гарри, ты сбрендил! – вскричал Джадд.

– Знаю, я немного простоват, – признался парнишка, – и не умею говорить хорошо.

Гарри даже позабыл про Фосса, и когда снова поднял взгляд, тот уже ушел, оставив после себя лишь солнечные мечи, вонзающиеся в кварц и в длинное, мягкое облако небесной пряжи, которое и представить трудно тем, кто слишком долго смотрел на грязные шкуры своих убогих овец. Впрочем, за день облако и само запачкалось и выросло, сделавшись совсем неприглядным.

К вечеру люди, лошади, мулы и коровы перевалили за хребет и собрались в том месте, где лощина соединялась с руслом пересохшей реки.

– Наверняка пойдет дождь, – говорили люди, чьи глаза и потрескавшиеся губы уже блестели от влаги; лошади удрученно ржали, тупые морды коров нюхали воздух.

В надежде, что река наполнится водой, лагерь решили ставить прямо там и подняться вверх по склону в случае необходимости.

– А как же быть с овцами? – вспомнил Пэлфримен.

Фосс избавился от овец одним взмахом руки:

– Придется их бросить, они не справляются. Время дорого!

Дождь тоже грозил обернуться потерями во времени, и он мрачно поглядывал на тучи, влага из которых вскоре освежит и его самого.

– Если их кормить и поить как следует, овцы пойдут быстрее, – заявил Джадд.

– Нет, – ответил Фосс. – Нет! Их слишком мало. Оно того не стоит.

Коричневое небо прорезала зеленая вспышка молнии.

– Овцами придется пожертвовать! – закричал немец, перекрывая раскаты грома и вдыхая предгрозовой воздух до тех пор, пока едва не лопнул. Потом добавил, исходя из соображений практичности: – Ничто не мешает Ральфу и Тернеру заколоть парочку про запас. Мясо мы высушим и возьмем с собой.

Скалы содрогнулись от грома.

– Нужно предупредить Ральфа! – продолжал кричать немец, обращаясь к тем, кто расстегивал подпруги, развязывал узлы, стреноживал лошадей или натягивал жалкие куски парусины, прикрывая нежелание возвращаться на кряж. – Дайте подумать, – проговорил Фосс, ликуя вместе с бурей.

Особенно беспощаден бывал он к проявлениям людской слабости, и теперь, посреди этой коричневой бури, мог обвинить в ней почти любого.

Затем, как ни странно, он передумал.

– Лучше поезжайте вы, Фрэнк, – велел он Лемезурье, обратившись к нему с заговорщицким видом.

Фосс давно уже понял, что молодой человек обладает изрядной силой воли или даже одержим демоном, похожим на его собственного. Кривясь в одобрительной улыбке, от вспышек молний губы немца отсвечивали зеленым.

Лемезурье в ответ не улыбнулся, молча сел на все еще оседланную лошадь, точно того и ждавшую, и уехал.

Кобылу пришлось подгонять. Та карабкалась обратно на кряж с понурым видом, неуклюжая словно мул, ибо лошади перенимают от человека более рациональную модель поведения, а мулы себя этим не утруждают. Человек и лошадь двигались сквозь неуместные бурые сумерки, наступившие на два часа раньше положенного времени. Тучи опустились так низко, что стало видно их фактуру – грязные пучки кружились вихрями, растрепывались от ветра и рвались об вершины скал. Гром рокотал с мощью камнепада, временами всаднику приходилось нагибать голову, чтобы избежать столкновения с надвигающейся бурей, и в такие моменты поля шляпы ничуть не защищали, напротив – били по глазам.