Джеффри Арчер - Воровская честь

Маккензи решил броситься в атаку:

– Я хочу знать, что с Салли.

– С ней все прекрасно, просто прекрасно, – спокойно сказала женщина. Она наклонилась, и её рука в перчатке извлекла из сумки листок бумаги, который перекочевал к нему. Доктор развернул его и увидел никому не адресованное послание:

Дорогой папа.

Со мной обращаются хорошо, и, пожалуйста, соглашайся на все, что они хотят.

С любовью, Сал.

Это, несомненно, была её рука, но она никогда бы не подписалась именем «Сал». Загадочное послание только усилило его беспокойство.

Женщина дотянулась и выхватила у него письмо.

– Вы, ублюдки. Вам это не пройдёт, – сказал он, уставившись на неё.

– Успокойтесь, доктор Маккензи. Никакие угрозы и болтовня не повлияют на нас. Мы не в первый раз проводим такого рода операцию. Так что если рассчитываете увидеть свою дочь…

– Чего вы хотите от меня?

Официантка принесла им ещё кофе, но, увидев нетронутые чашки, сказала:

– Кофе остывает, люди, – и удалилась.

– У меня всего около двухсот тысяч долларов на счёту. Вы, должно быть, ошиблись.

– Нам не нужны ваши деньги, доктор Маккензи.

– Тогда что же? Я сделаю все, чтобы вернуть свою дочь.

– Компания, которую я представляю, занимается поиском мастеров своего дела, и именно ваше профессиональное мастерство понадобилось одному из наших клиентов.

– Но вы могли бы позвонить и записаться на приём, как все люди, – недоверчиво сказал он.

– Боюсь, что на такие приёмы не записывают. К тому же у нас плохо со временем, а Салли поможет нам оказаться в начале очереди.

– Я не понимаю.

– Для этого я здесь, – сказала женщина.

Через двадцать минут, когда кофе окончательно остыл, Маккензи понял все, что от него хотели. Он некоторое время молчал, затем проговорил:

– Я не уверен, что смогу сделать это. Начнём с того, что это нарушение профессиональной этики. И потом, представляете ли вы, как мне будет трудно…

Женщина наклонилась и достала из сумки ещё что-то. Через стол к нему покатилась маленькая золотая серёжка.

– Может, от этого вам будет немного легче. – Маккензи взял в руки серёжку дочери. – Завтра получите вторую, – продолжала женщина. – В пятницу – первое ухо. В субботу – второе. Если вас будет продолжать беспокоить ваша профессиональная этика, доктор Маккензи, то к этому времени на следующей неделе от вашей дочери почти ничего не останется.

– Вы не посмеете…

– Спросите Джона Пола Гетти Третьего [12], посмеем ли мы.

Маккензи вскочил из-за стола и подался вперёд.

– Мы можем ускорить весь этот процесс, если вам так хочется, – добавила она, ничуть не испугавшись.

Маккензи опустился на стул и попытался взять себя в руки.

– Вот так-то будет лучше, – сказала она. – По крайней мере, теперь похоже, что мы понимаем друг друга.

– Так что же будет дальше? – спросил он.

– Мы свяжемся с вами ещё раз сегодня попозже. Так что постарайтесь быть на месте. Думаю, что к тому времени вы договоритесь со своей профессиональной совестью.

Маккензи собрался возразить, но женщина встала, вынула из сумки пятидолларовую купюру и положила на стол.

– Нельзя же, чтобы ведущего хирурга Колумбуса заставили мыть посуду на кухне, не так ли? – Она была уже возле двери, когда до Маккензи дошло, что им было известно даже то, что он забыл дома бумажник.

Доктор стал раздумывать над её предложением, не будучи уверенным, что у него есть хоть какая-то альтернатива.

Он был уверен только в одном. Если он выполнит их требования, у президента Клинтона появится проблема покрупнее.

Человек тихо сидел на стуле в дальнем углу бара и допивал последние капли «Гиннесса» из своего стакана. Пива в стакане уже давно оставалось лишь на донышке, но ирландец не терял надежды, что этот жест вызовет некоторое сочувствие у бармена и тот по доброте душевной плеснёт ещё каплю в его пустой стакан. Но видимо, он не на того нарвался.

– Ублюдок, – сказал он сквозь зубы. – У молодых никогда не было сердца.

Бармен не знал настоящего имени посетителя. Как не знал его почти никто, за исключением разве что ФБР да управления полиции Сан-Франциско.

Согласно картотеке управления, Уильяму Сину Орейли было пятьдесят два года от роду. Однако на взгляд случайного наблюдателя, ему можно было дать все шестьдесят пять, и не столько из-за его доисторической одежды, сколько по причине глубоких складок на лбу, морщинистых мешков под глазами и несколько утолщённой талии. Орейли относил это на счёт трех бывших жён, которым платил алименты, четырех тюремных заключений и слишком большого количества раундов в молодости, когда выступал в любительском боксе. Но он никогда не винил в этом «Гиннесс».