Виталий Коротич: Двадцать лет спустя

При Горбачеве свободу слова пробовали дозировать, как лекарство. Открываю наугад один из блокнотов с записями инструктажей в ЦК. Совещание в отделе пропаганды у заместителя заведующего Альберта Власова. 4 августа 1988 года, 4 часа дня. Редакторы предупреждены, что цензура снимет любое упоминание о двадцатилетии подавления «пражской весны». Ни в одной газете, ни в одном журнале не должно быть ни строчки. Также: не нагнетать афганскую тему, не заострять разговор об Афганистане. В стране 35 тысяч вдов и сирот - не надо их волновать. И так далее…

23 сентября, 11 утра. У Горбачева. Первая реплика: «Здесь многие хотели бы меня покритиковать, но сейчас я вам этого не позволю». Ответная реплика главного редактора «Правды» Виктора Афанасьева: «Не дошли мы еще, Михаил Сергеевич, до того, чтобы Генерального секретаря критиковать!» И так далее…

22 января 1988 года в ленинградском концертном зале «Октябрьский» состоялся наш совместный с Евгением Евтушенко вечер. Одно отделение было моим, другое - его. Народу в зал набилось выше крыши, интерес был огромным, и публика собралась неагрессивная. Мы рассказывали, читали стихи, отвечали на вопросы. В одной из записок, адресованных мне, спрашивали, что я думаю о недавнем выступлении министра обороны страны маршала Язова, который тряс номером «Огонька» в телекадре и кричал, что эту гадость порядочные люди в руки брать не должны. Стараясь быть предельно тактичным, я порассуждал о демократизации и о том, что в наше время каждый имеет право читать все, что хочет. Кроме того, сказал, что смягчение нравов происходит во всем мире, почему я надеюсь, что из нашей победоносной армии скоро уберут самые большие ракеты и самых больших дураков. Ни фамилий, ни должностей я не называл. Тем не менее назавтра, когда прямо с вокзала, из вагона «Красной стрелы», я прибыл в редакцию, меня ошарашила трезвонящая «вертушка». Это был Горбачев. «Ты что делаешь?» - сурово спросил он. «Думаю о вас», - грустно ответил я. «Сию минуту марш ко мне!..»

В кабинете на шестом этаже «Первого подъезда» присутствовали сам генсек, его помощник Иван Фролов, а также секретарь ЦК по идеологии Александр Яковлев. Михаил Сергеевич, увидев меня, стал витиевато материться, попутно разъясняя, кто есть лидер перестройки, а также напоминая о своем праве работать с теми, кому он верит и с кем хочет работать. Я слушал со смиренно опущенным взором, потому что программа нашего свидания, судя по всему, предвидела только этот назидательный монолог. Отругав меня, Горбачев снизил тон, взял обещание, что я больше никогда не буду, и велел убираться прочь. Яковлев поднялся из-за стола вместе со мной; мы выходили вместе. В укромном местечке приемной он шепнул: «Поняли, в чем дело?» Я отрицательно покачал головой. «Через два часа будет заседание Политбюро, где министры обороны и госбезопасности потребуют вас уволить. Горбачев пообещал поговорить с вами и дать вам последний шанс. Это он кричал для них…» - И Яковлев повел рукой куда-то в сторону потолка.

Мне стало не страшно, а обидно. Глава мощнейшей державы вынужден был оправдываться перед кем-то, на какие-то микрофоны - прямо не верилось…

Я вспомнил об этом разговоре через несколько лет, когда увидел интервью с Борисом Березовским, который рассказал, что в годы, когда он жил в России, плотно сотрудничая с ельцинской администрацией, ему приходилось посещать руководство ФСБ на Лубянке. В моменты самых доверительных бесед председатель ФСБ России выводил его на лифтовую площадку как бы на всякий случай, опасаясь подслушивания.

До сих пор пытаюсь понять, кто же этот всемогущий всезнайка, развесивший свои уши над самыми главными кабинетами. Вы не знаете?

Мир полон метафор. В 1988 году меня нарекли International Editor of the Year (впервые на советских просторах редактор получил это ежегодное звание, этакого журналистского «Оскара»), вручили по этому случаю в ООН медную доску с гравировкой и пригласили в поездку по США. В самом начале вояжа меня свозили на ферму в штате Иллинойс, где владелец только что соорудил большой элеватор. Поскольку с элеваторной крыши открывался замечательный вид на множество миль, фермер с ходу предложил мне и двоим соседям немедля прокатиться на только что построенном лифте и выпить на крыше элеватора по бутылке пива. Снаружи к башне зернохранилища был приварен рельс, и по нему ходила самодвижущаяся кабина: очень просто. Мы вошли в кабину и нажали кнопку - поехали. Метрах в двадцати от земли лифт дернулся и встал. Не скажу, чтобы это было очень забавно: тесная кабинка высоко над землей, рельсик, приваренный к стенке железной бочки. Те, кто разглядывал нас с земли, позже рассказывали, что им стало страшно.