Виталий Коротич: Двадцать лет спустя

В общем, около года после этого мы скрывали несчастного Бирюкова в недрах отдела информации, усвоив, что чиновничий образ мышления вечен; он только выражается с разной интенсивностью в зависимости от обстоятельств.

В середине восьмидесятых годов XX века я жил в стокгольмском Грандотеле одновременно с приехавшими туда для выступлений американскими актерами Фрэнком Синатрой, Лайзой Миннелли и Сэмми Дэвисом. Звездная троица дала несколько представлений в самом большом зале шведской столицы с огромным успехом. Однажды за завтраком ко мне подсел их администратор и предложил учинить такое же представление в Ленинграде, благо до него из Стокгольма рукой подать. Я ответил, что замысел замечательный, но, мне кажется, идея сможет осуществиться чуть позже, когда в моей стране хоть что-то узнают хотя бы о Синатре и Лайзе. Администратор не сразу поверил, что у нас фильм «Кабаре» видели только на закрытых просмотрах, а Синатру, живого или киношного, знают в основном понаслышке, да и то не везде. Мы ведь столько десятилетий жили отрезанные от человечества, не видели как следует даже фильмов Чаплина, песни «Битлз» ловили сквозь вой глушилок, а современная живопись продолжала быть под запретом. Не верится?

В 1987 году «Огонек» решил устроить в «Олимпийском» дворце спорта концерт «Рок против наркотиков». Поучаствовать в нем согласился Майкл Джексон, шли переговоры с Полом Маккартни, а тогдашняя американская первая леди Нэнси Рейган обещала приехать и выступить перед концертом, потому что у себя в стране она опекала борьбу с наркоманией. Подготовка шла полным ходом. Когда знаменитые музыканты и певцы уже подтягивались к советской границе, мне позвонил Александр Яковлев, отвечавший в партийном Политбюро за идеологию. «Как вы относитесь к тяжелому року?» - спросил он. «Да не очень…» - «И я не очень, но мы ведь можем не пойти на концерт - пусть другие порадуются…». Через день, когда тот же Яковлев пригласил зайти к нему в кабинет на Старой площади, тон его изменился: «Егор Лигачев на заседании Политбюро сказал, что бороться роком против наркотиков - все равно что бороться против венерических болезней при помощи проституции. Запомните эту формулу, а остальным объявите, что концерт отменяется. Только не шумите избыточно - хуже будет…» Позже тогдашний министр культуры Захаров жаловался мне, что получил страшную выволочку от того же Лигачева за то, что даже идея такого концерта могла возникнуть в головах у советских людей. Прямо не верится, что все это происходило всего лет двадцать назад. Многие проекты «Огонька», казавшиеся тогда отчаянными, сегодня выглядят вполне обыденно. Слава богу, что это так.

Маргарет Тэтчер в бытность ее британским премьер-министром несколько раз общалась со мной в Москве, а затем пригласила в Лондон и согласилась дать интервью для «Огонька». Время, избранное для интервью, было ранним - около 8 утра, и я спросил у госпожи Тэтчер, не разбил ли я ее день с самого начала, не лишил ли я ее завтрака. «Что вы! - воскликнула хозяйка премьерского кабинета. - Я вообще привыкла завтракать чашечкой кофе и таблеткой поливитаминов!»

Публикуя текст интервью, я упомянул о странной диете Маргарет Тэтчер, забыв о том, что у «Огонька» авторитет очень высок, а у заграничных рецептов - не ниже. Начали приходить письма от женщин, которые перешли на завтраки, состоящие из кофе и витаминов, но не запасались при этом энергией на долгий рабочий день. Я пытался объяснять некоторым из них, что в разных странах и на разных должностях - непохожие обстоятельства жизни, но не все верили сразу, настаивая на том, что британский премьер не ошибается ни в чем.

Сейчас один из московских таблоидов публикует какую-то «кремлевскую диету», в другом я прочел «диету бессмертия йогов». В общем, надо было мне тогда развить идею и придумать какую-нибудь «диету с Даунинг-стрит». Но «Огонек» не по этой части…

В конце 80-х я подружился с прекрасной норвежской актрисой Биби Андерсон, много снимавшейся у Ингмара Бергмана. Однажды она нанесла мне в Москве неожиданный визит. Биби вошла в кабинет, на ходу доставая из необъятной сумки нечто цвета хаки, смятое до невозможности. Еще она добыла из той же сумки и отдала мне письмо от брата Эрнеста Хемингуэя, которого она только что посещала в Америке. «Эрнест, - гласило письмо, - считал, что чувство юмора сродни храбрости, и поэтому дарю вам одну из военных курток моего брата. Ваш журнал имеет на нее право». Куртка была как куртка, примерно 52-го размера. Я очень обрадовался и вместе с Биби Андерсон отнес хемингуэевскую одежку в наш тогдашний конференц-зал. В зале был стенд, заполненный дарами жур налу: коврами с Лениным, снопами пшеницы и риса, бюстами космонавтов, вырезанными из реликтовых пней. Я давно хотел разобраться в этом нагромождении, но руки не доходили. Так или иначе мы с норвежской актрисой нашли костюмные плечики, распяли на них куртку и водрузили ее в центре стенда. Письмо хемингуэевского брата я положил в карман куртки, предварительно сняв с него ксерокопию на память. С тех пор прошло много лет и сменилось несколько адресов «Огонька». Не знаю, куда подевались ковры и точеные пни, но жаль, если куртка не сохранилась.